Все как в кино
Шрифт:
– Спасибо вам, Нина Григорьевна, – сказала я. – Мне пора. Я тут отобрала несколько фотографий, которые могут пригодиться. Я возьму их. Если хотите, потом верну.
– Не надо.
– И еще… еще я заберу вот эту тетрадку.
Нина Григорьевна округлила глаза:
– Со стихами Наташиными? Но зачем она вам?
– По ним можно многое понять во внутреннем мире человека, – фальшиво сказала я, а потом, выдержав паузу, добавила: – Вообще-то я подумала, что не нужно им лежать тут. Мне интуиция подсказывает, что все, что относится к Наташе, пугает вас. Словно навлекает все новые
– Да, вы правы, – выговорила Нина Григорьевна, – все, что связано с Наташей, – это просто какой-то кошмар! (Как бы я согласилась с ней вслух, если бы только могла упомянуть о том кошмаре, который увидела сама, – и тоже связанном с Наташей!) Заберите эту тетрадку. Это последнее, что осталось из ее вещей. Да… это меня бог наказывает. Вы ведь не хотите посадить Мишу в тюрьму?
– Лично я бы с удовольствием помариновал его в СИЗО, – сказал Костя, стоявший чуть в стороне. – Сначала едва не продырявил меня, а потом хотел нашинковать мелкими кусочками…
Нина Григорьевна посмотрела на него красными бесслезными глазами, а потом произнесла:
– Не могли бы вы, молодой человек, выйти? И ты, Лена. Мне нужно… поговорить с Марией. Я хочу… хочу сказать вам очень важное, – снова заговорила она, когда Костя и Лена вышли из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. – Я не рассказала бы этого, если б не произошла вот… вот эта выходка Миши. Он ведь не был таким. Не был. Это из-за меня. Из-за меня он переменился, запил и стал таким, как сейчас. Из-за меня. Но если я вам расскажу… вы обещаете, что Мише ничего не будет?
Я прикинула в уме, смогу ли я отмазать Михаила Петровича, мирно лежащего сейчас в подвале, от милиции в случае, если перепуганные выстрелами и криками соседи все-таки ее вызвали. Потом подумала: смогу – и кивнула Нине Григорьевне:
– Хорошо.
– Просто я еще подумала, что все происшедшее с Наташей может быть связано с тем, что я хочу вам рассказать.
– Говорите, Нина Григорьевна.
Ее одутловатое лицо дрогнуло, одна бровь задралась выше другой, и черты лица хозяйки дома показались бы комичными, если бы не припухшие глаза, глядевшие тупо и покорно.
– Все началось с того, что Миша узнал про Наташку… что она не его дочь, – выговорила Нина Григорьевна.
– Не его? – переспросила я. – А чья же?
– Не его. Я была в Сочи и там познакомилась с парнем… даже уже не помню, как его зовут. Погодите. Да, его звали Эрик. По крайней мере, он так себя назвал. Так вот… это его дочка. Я сама сказала Мише. Он любил меня, мой муж. А тогда он страшно напился, проломил мне голову… в общем, я лежала в больнице на сохранении. Вы понимаете?
Я кивнула.
– Вот с этого все и началось. В Мише что-то перевернулось. Даже лицо почернело, а до этого он был светлый… и в душе тоже. Он начал пить, два или три раза избил меня. Наташку… Наташку он ненавидел. Честно говоря, я не понимала, за что он ее-то ненавидит. Когда она выросла… в общем, вы понимаете?
Я снова кивнула, вспомнив слова Лены: «…пьяная скотина! Это из-за него Наташка из дому сбежала! Она мне рассказывала: он к ней приставал…»
– И вот когда Наташка пришла ко мне в тот последний день, после которого я ее никогда
Я вздрогнула.
– Что она нашла в Москве покровителя, который охотно проведет ее через все круги… ну, вы понимаете? – в третий раз повторила Нина Григорьевна. – Потом она заявила Михаилу, что он вовсе ей не отец и никогда им не был, и хлопнула дверью. Села в шикарную машину, которая дожидалась ее около нашего дома, и уехала. Вот и все, Мария. Нет, не все… когда она уехала, я вышла на дорогу, посмотрела на поток машин, и мне подумалось… у меня нет доказательств, но почему-то мелькнула дурацкая мысль: наверно, она нашла в Москве своего настоящего отца. Понимаете… как в мексиканской мелодраме. Только вы не подумайте, что я сериалов обсмотрелась. Просто мне так показалось.
– Почему?
– Она так упирала на то, что Миша ей не отец. Мне кажется, что она хотела подчеркнуть это. Не знаю… может, это все мои домыслы, но… но я хоть облегчила душу, когда рассказала вам все это. – Николаева опустила глаза, а потом проговорила: – Скажите, а вы что, правда из ФСБ? Из Комитета?
– Не похоже?
– Просто у меня не укладывается в голове, как… да ладно, не надо. У меня сейчас много что в голове не укладывается.
Я внимательно посмотрела… нет, не на ее лицо, каждую складку и каждую морщинку на котором, равно как и небогатую мимику, я уже изучила, – а на руки Нины Григорьевны. Большие, красные, так не похожие на изящные тонкие руки ее дочерей.
– Скажите, Нина Григорьевна… а вам никогда не доводилось слышать имя: Марк Олегович Кравцов?
Она задумалась, а потом покачала головой:
– Нет. А кто это такой?
– А это, возможно, тот самый покровитель, о котором вы говорили. Насчет отцовства – это я сильно сомневаюсь, но не сомневаюсь, что Наташа была ему дорога. Потому что он хранил ее… портрет в своем сейфе.
– А что, этот Кравцов умер?
– Почему вы так решили?
– Потому что, если бы он был жив, вы не говорили бы – «хранил». И вы бы задавали вопросы не мне, а ему.
Я ничего не сказала на это.
– И еще… Мария, вы действительно можете найти мою дочь? Мне почему-то кажется, что вы… что вы сами не рассчитываете на…
– Я не могу дать гарантии, но надеюсь на лучшее, – быстро перебила ее я.
– Значит, она жива?
Мои ресницы дрогнули.
– А почему вы думаете, что она не может быть жива? Предчувствия? Так вот что я скажу вам, дорогая моя Нина Григорьевна: забудьте про все эти предчувствия. Вам есть ради чего жить. Хотя бы ради того, чтобы Лена не повторила путь своей старшей сестры. Это звучит жестоко, но ведь это правда. А ваш муж… не думаю, что его можно оправдать даже после того, что вы мне рассказали. Наверно, он просто слабый человек. Не в физическом смысле этого слова, конечно. Ну да бог ему судья. Всего хорошего, Нина Григорьевна. Я обязательно свяжусь с вами. Увидимся.