Все лестницы ведут вниз

Чернышев Олег

Направившись в сторону медсестры, Аня, с тревогой в голосе и даже с испугом, будто опасалась самого худшего, сказала:

— Элина! Куда пошла Элина? Вы ее видели?

— В палате ее нет? — усталым голосом спросила медсестра, неохотно приподнимаясь на диване. — Значит, она в столовой. Ей заведующая разрешила, — не выждав ответа Ани, сказала она. — Теперь ходит тут постоянно, как приведение.

Все с тем же озабоченным лицом Аня направилась к дверям столовой.

— Ты куда? — остановила ее медсестра. — Тебе не разрешали. Иди спать. Опять кофе нахлебалась?

— Мне

надо. Ее нельзя оставлять одну, — волновалась Аня.

— Ничего с ней не будет. Иди спать…

— Мне сказали смотреть за ней! — крикнула Аня и побежала к дверям столовой.

Дернув ручку, Аня потянула на себя дверь и забежала в столовую. Тут было еще мрачнее, чем в уборной. Аня как в ступоре встала на месте ничего не различая перед собой, кроме слабых в очертании силуэтов столов и стульев, а также огромные черные оконные проемы в стене. Горло сдавило. Рука опять заныла. Душно.

— Аня? — послышался голос Элины из глубины помещения.

— А ну выходи! — сказала медсестра у двери. — Анна, я тебе сказала!

— Галина Федоровна, пусть побудет здесь. Пожалуйста, — упрашивая говорила Элина.

— В мою смену первый и последний раз, поняли? — раздраженно сказала медсестра, закрывая дверь.

— Спасибо, Галина Федоровна, — поблагодарила Элина и обратилась к Ане. — Ну что стоишь? Подходи. — Было слышно как она улыбается.

Аня неуверенно двинулась вперед.

— Я напротив икон.

Элина сидела на полу прямо под красным углом, а когда подошла Аня, она предложила ей сесть около себя — по правую руку.

— Ты что, молишься? — Аня уже успокоилась, но ее голос продолжал подрагивать.

— Не знаю. Наверное нет. Просто иногда прихожу сюда, сажусь на пол… и сижу… думаю. Только когда холодно, из этого окна очень дует, а так, мне нравится здесь сидеть, когда не могу заснуть. Ты тоже захотела сюда прийти?

— Я тебя искала, — с укоризной сказала она, выделив «тебя».

— Ты же еще месяц будешь здесь? — спросила Элина, и услышав в ответ «ага», сказала: — Можешь приходить сюда, как и я. Может и тебе понравится. Разрешение дадут. Если хочешь, я сама поговорю.

— На вряд-ли я буду ходить сюда одна. Сказала бы раньше — вместе бы ходили.

— Ты знаешь свою тайную мечту? — через несколько минут молчания спросила Элина.

— Которой я не хочу ни с кем делиться?

— О которой ты сама раньше не знала, а когда она раскрылась тебе, не поверила, но при этом поняла, что это самая заветная твоя мечта, и больше ни о чем мечтать не хочется, кроме этого. Было у тебя такое?

— Не знаю… Нет… Может быть было. Я запуталась, Эля. Я не знаю, чего хочу. Сейчас хочу, чтобы ты завтра не уезжала, а ты ведь все равно уедешь. Какая разница, что я хочу, если никому до этого нет дела! — повысила тон Аня.

— Это все от того, что ты не вспомнила, — положила она на худые плечи Ани руку. — Ты столько пережила. Тебя уже ничто не сломает, а это и означает, — опустив голову, Элина добродушно улыбнулась в поблескивающие глаза Ани, — что теперь все будет хорошо. Я тебе обещаю.

***

Открывав

глаза, Аня вскочила с кровати, словно яро выпрыгивая из кошмарного своего сна. Еще толком не проснувшись, она незамедлительно обрушилась на Элину всем своим справедливыми гневом — как посмела она не разбудить Аню и так «предательски» в одиночку собирать сумку, будто «хотела слинять не попрощавшись, как все приличные люди». Когда Аня все это высказала, как заранее подготовленной речью, нездорово-бледная в лице Элина уже сидела на заправленной кровати с застегнутой дорожной сумкой в ногах. Около нее лежала выписанная врачом справка, как и множество прошлых, далеко не означающая, что Элина здорова. Все: лечащий врач, три смены медсестер, всякий раз молча прощаясь, провожают Элину в недолгую дорогу.

Всегда было легко уходить, тем более каждый раз понимая, что вернешься, а место это ей нравилось — часто здесь казалось лучше, чем дома. Но в этот раз по другому — Элине приходится уходить, словно что-то оставив, не закончив какое-то дело, а дело это касалось ставшей уже родной «маленькой головоломки по имени Аня», как про себя ее называла Элина. Девушка не лукавила, тогда уверяя младшую подругу, что она сильная и ничто ее уже не сломает, и по большому счету не обманывала, то есть сама не совсем была уверена в своих же словах, но сказать это ей было необходимо — обязательно надо было. Без сомнения, «головоломка» уже способна выдерживать не малое, считала Элина, но всегда ведь есть то, что может сломать окончательно и бесповоротно. Тем более Аня такая драматически сумбурная, «совсем хрупкая головоломка, которая сама может неаккуратно повернуться и печально надломиться».

— Вот твой набор, держи, — подняв с кровати протянула Элина чехол на молнии.

Растерянно взяв его в руки, Аня села напротив на соседнюю никем не занятую кровать.

— Спасибо, Эля, — неуверенно сказала Аня, бегая взглядом по полу. Глаза чесались, но сейчас не время растирать их кулаками.

— Я все еще не против к тебе приезжать на выходных, — сделала Элина попытку приободрить явно грустную Аню. С тем же наигранным воодушевлением в лице, она добавила: — Ты и ко мне можешь приезжать, если хочешь. Правда, смотреть нечего. У нас только леса… Речка далеко. Но мы что-то обязательно придумаем.

— Посмотрим, — сказала Аня, вытянув губы в улыбку.

Они помолчали некоторое время. Аня не знала что сказать, да и глаза слипались. Кофе бы пойти заварить, да «Элька не свет не заря намылилась, дурная».

— Что так рано? Ты бы еще ночью собралась! Я думала, в тебе то нет всей этой тупости, — медленно просыпалась она.

— Здесь так заведено. Да и автобус. Надо успеть.

Элина все старалась нащупать поверхность, на которую можно высыпать первые слова, чтобы закончить начатую свою историю. Ей это необходимо, и надо было, чтобы выслушала только Аня — первая и последняя; и девочка будет, обязательно будет молчать, что очень важно. Аня знает цену сердечных тайн и только ей можно довериться. Она может… она должна понять.