Шрифт:
Пролог
Невыносимо чесался большой палец на левой ноге. Всё тело вибрировало и звенело, словно перетянутая гитарная струна. Вера окончательно проснулась. Зуд. Невыносимый. Жуткий. Мучительный. Хотелось завыть. Одним решительным взмахом женщина скинула с себя одеяло и резко встала с кровати. Щёлкнул выключатель. Неуютную маленькую комнату осветило тусклым жёлтым светом. Некрасивые, деформированные культи в болезненных мозолях смотрели на свою хозяйку снизу вверх, как издевательство. У Веры уже 5 лет, как нет пальцев на ногах. Но…
Как же чешется! Невыносимо!
Откуда-то из тёмных глубин частного сектора завыла собака. Протяжно, тоскливо, жутко. Верины мышцы пронзил кратковременный, осязаемый каждой клеточкой тела нервный спазм. На секунду перед глазами вспыхнули миллионы бенгальских огней. Зубы судорожно клацнули, прикусывая внутреннюю поверхность щеки. Вера почувствовала во рту металлический, ни с чем не сравнимый привкус крови.
– Бля…
Мать всегда говорила маленькой Вере, что собаки воют к покойнику. Хрень. В тот год все собаки мира выли, вместе с Верой, каждую ночь, но никто из тех, кому следовало бы, так и не сдох.
Как же чешется!
В окно заглянул огромный лунный блин. Вот, и разгадка. Полнолуние. Все псовые воют на полную луну, а Вера – лишь одна из них. Блохастая, трусливая шавка.
– А-э-э, да заебало!
Каждую осень проклятые пальцы чесались. Особенно ближе к ноябрю, когда небо начинало хмуриться, а погода сопливиться. Ноябрь. Самый мерзкий и невесёлый месяц в году. А ведь когда-то это был её любимый месяц. Месяц, когда она познакомилась с Ромой.
– Ы-э-о!!! – послышалось из соседней комнаты надсадно-резкое.
Вера подумала вдруг, что в тишине полнолунной октябрьской ночи от такого возгласа можно и в штаны наложить. И рассмеялась от своих мыслей глухим, прокуренным басом, тут же жестоко закашлявшись. Чёртов бронхит. Сраная осень. Женщине уже пару недель нездоровилось, но времени на себя не оставалось. Всё её время съедал ЭТОТ: вонючий, огромный, густо заросший рыжей шерстью, похожий на медведя, обломок человека. Вернее, животного… Бешеного и потихоньку угасающего.
Единственное предназначение Веры на этой земле – следить, чтобы этот кусок говна больше никогда не встал с этой пропахшей испражнениями и потом постели! Выхаживать лежачего инвалида Вере никогда не хотелось, но ей очень нравилось за ним наблюдать. В этом был весь СМЫСЛ.
– Чё орёшь, животное? Пизды захотел? – заглянула она в душную, невыносимо зловонную комнату, затыкая нос, – Обосрался? Твои проблемы. Лежи смирно.
Вера включила свет и неодобрительно уставилась на существо, жалко скрюченное на резиновой пелёнке, подстеленной прямо под обтянутые кожей кости. Постарел, сморщился, высох весь до скелета, но глаза всё такие же злые и кровожадные. Из-под костлявого таза сочилась и хлюпала мерзкая коричневая жижа.
Когда-то она жалела его. Жалела. Видали вы такую дуру? Он тогда сильным был: метр девяносто, плечи в дверной проём не пролезали – приходилось боком поворачиваться, чтобы в помещение войти. А она, Вера, жалела и… слушалась. Нет, слушалась не потому, что боялась. Потому что уважала. Рома всегда дело говорил. Ну, почти всегда. А жалела, потому что неприкаянный он, угрюмый, ни с кем общего языка найти не мог, сразу в драку лез и… философия эта его странная… все люди,
Хм.
А он узнал, что она его жалеет, и разозлился.
Да.
Сейчас бы и пожалеть, но то место, которым жалеют, у зверей напрочь отсутствует. А Вера теперь зверь. И кормит она его лишь потому, чтоб быстро не подох. Ведь, если он быстро подохнет, то так ничего и не поймёт!
– Знаешь, одно отличие между мной и собакой всё-таки есть, – беззлобно ухмыльнулась Вера, брезгливо разглядывая тощие, судорожно сведённые конечности некогда любимого мужа, – Если б я была собакой, твои мучения давно бы закончились. А так… Терпи, тварь.
Часть 1. Люди
Глава 1. Начало нулевых. Девятиклассницы
Верочка Иноземцева, симпатичная светловолосая девушка, уже минут пять пряталась за гаражами и заметно нервничала. Сколько можно ждать? Договорились же! Одноклассница Машка обещала угостить Веру какими-то особенными, очень дорогими сигаретами из элитного сорта табака. Не то, чтобы спортсменке и отличнице Вере хотелось курить, а просто разбирало любопытство. В чём прикол курить такой дорогой табак? Это же просто дым. Разве дым может быть вкусным?
– Наконец-то! – выдохнула она, когда из высокой, давно пожухлой травы показался куцый и русый Машкин хвостик, – Ну, где ты ходишь?
– Я не со зла. Охранник привязался. Думала, вообще на территорию кооператива не пустит. Уродливый хам. Куда, к кому, зачем? Еле отвязалась.
– Ну, у него работа такая.
– Ага. А ты как зашла?
– Там в ограде дырка в полметра. Пролезла.
– Блин. Точно!
В начале ноября стояли неожиданно солнечные, погожие деньки. Последнее ласковое солнце этого года. Обе девчонки стояли в куртках нараспашку и без шапок. Машка выглянула из укрытия, тревожно озираясь.
– Маш, чё, как маленькая? В нашем возрасте уже все курят. Даже за школой вон, не стесняются. А ты, как дитё, – принялась смеяться над трусливой подругой Верочка.
– Ты моего батю не знаешь. Да он мне голову отвинтит за эти сиги, – испуганно произнесла Маша, почёсывая высокий лоб, – Да и нельзя за школой, там халявщиков до чёрта. А эти сиги не для всех, для избранных. Их Алла Пугачёва курит. Батя убьёт.
– Зачем спёрла тогда? Ты нормальная, эй? Давай вернём, пока не поздно, – встрепенулась Вера, опасающаяся, что в ситуации непримиримого конфликта с суровым родителем Маша сдаст и её, – Не настолько я курить хочу. Могу и L&M покурить, на крайняк. Могу вообще не курить. Я профессионально волейболом занимаюсь, ты же знаешь. Спортсмены за здоровый образ жизни. И я за здоровый. Я же спортсменка.
– Не ссы, – коротко бросила Маша, оперативно рыская по карманам, – Зажига есть? – было заметно, что гнев папы больше её не беспокоил. Подумаешь, папа? Папа свой, он любопытную дочь поймёт.
– А если отец узнает? – всё ещё сомневалась боязливая Вера, – Есть спички.
– Как узнает? Ты сдашь? – Маша достала серую пачку с изящной надписью «Cigaronne lights» и жадно облизнулась, – Армянские, с мундштуком, – пояснила она уже про сигареты.
– Зачем мне тебя сдавать? Только самой палиться, – не поняла подругу Вера.