Все мужчины негодяи?
Шрифт:
– Мама, я понимаю, что у тебя есть свои собственные нужды, и они обязательно должны быть удовлетворены. – «Иначе ты превратишь жизнь окружающих в сущий ад», – подумал он.
Леди Баркли просияла.
– Я рада, что ты наконец понял ошибочность своего подхода.
– Разумеется. Поэтому я отсылаю тебя в крепость в Уэльсе, где ты сможешь чувствовать себя хозяйкой замка.
– Но… Это так далеко! А Одри в этом сезоне выезжает, и…
– Тетушка Леонора и я позаботимся об Одри. У тебя есть свои желания, и они для меня на первом месте. Я твердо настаиваю на своем решении. И я не потерплю от тебя никаких
– Да, милорд. – Откуда ни возьмись появился слуга. Он, по всей видимости, крутился возле двери и скорее всего слышал каждое слово. Ну что же, тем лучше. Пусть все поймут, кто в доме хозяин.
– Я хочу, чтобы слуги помогли моей матери собрать вещи и завтра же проводили ее в дорогу.
– Завтра?! – воскликнула леди Баркли.
– Мы достанем для вас луну с неба, милорд. – Дворецкий с трудом скрывал свою радость.
– Прекрасно.
– Для меня удовольствие служить вам, милорд.
Джастин кивнул, прощаясь с матерью и слугой, и снова сосредоточился на листе бумаги, лежащем перед ним на столе. Его мать коротко кивнула в ответ и с оскорбленным видом выплыла из комнаты. У нее было такое выражение лица, как будто она съела лимон без сахара.
Джастин перечитал послание.
«Ваша милость! Я обращаюсь к вам по очень важному и неотложному вопросу…»
Глава 25
Салли знал, что умирает, но смерть не страшила его. Нестерпимые боли во всем теле, словно выворачивающие его внутренности наизнанку, постепенно притупились, и дышать тоже стало не так мучительно. Он почти привык к постоянному металлическому привкусу крови во, рту. У Салливана уже не оставалось сил думать о том, чего хотят от него люди, подвергающие его пыткам. Когда перед глазами у него сначала все странно поплыло, а потом потемнело, он почувствовал облегчение.
Сознание то возвращалось, то вновь ускользало. Какое-то время Салливан цеплялся за реальный мир, пока темнота не превратилась в серое пятно, а серое пятно затем не расплылось, обратившись в полумрак. Где-то вдали, в кружащемся тумане, виднелся слабый проблеск фонаря. Свет подпрыгивал и качался, сопровождаемый шаркающими шагами и щелканьем трещотки. Должно быть, это ночной сторож, крадучись, обходит свою территорию и проверяет, все ли спокойно. Но это ведь Севен-Дайалс. Ни один человек не отважится один выйти на улицу ночью в этом ужасном пригороде Лондона. Все знают, что здесь можно не дойти до дома живым. В этом квартале человека могут убить только для того, чтобы снять с него пиджак или ботинки. Салли услышал, как кто-то насвистывает до боли знакомый мотив. Заинтригованный, он пошел на этот призрачный свет.
Вдруг в густом тумане возник просвет, и Салли очутился перед большой деревянной дверью с металлическими петлями. Высоко над порогом висела дощечка, зловеще поскрипывая на ветру. Внезапно Салливана охватила дрожь, он зябко поежился и застегнул пиджак на верхние пуговицы.
Хотя краска на вывеске местами облупилась и потрескалась, можно было разглядеть, что на ней изображены роза и корона. «Роза и Корона». Салли, не мигая, смотрел на закрытые двери знакомой таверны, где эль разбавляли водой, барменши были неулыбчивы и нерасторопны, а посетители –
– А, вот и ты, дружище!
За вторым столиком справа сидел Филипп – живой и невредимый. На столе перед ним стояла большая кружка эля. Филипп был закутан в плащ, скрывавший его грудь.
Вне себя от радости, что снова видит своего дорогого друга в добром здравии, Салли поспешил к его столику. Пожав его мускулистую руку, он воскликнул:
– Филипп! Господи Иисусе! Как я рад тебя видеть, старина! – Но неожиданно в его памяти промелькнули страшные картины. Его старший товарищ, лежащий бездыханно в луже крови. Его любимица Эвелина в траурном черном облачении. Страшная боль от пыток, которым его подвергают. Эта боль раздирает его грудь, пронзает его руки и ноги. Ему трудно дышать. Затем – также неожиданно, как возникли, – мучительные воспоминания исчезли, рассыпались в прах, оставив Салливана в состоянии крайнего замешательства.
– Присаживайся, старина, – предложил Филипп, указывая Салливану на место за столом напротив себя.
Салли тяжело опустился на расшатанный деревянный стул.
– Клянусь Богом, я счастлив снова видеть тебя, друг мой!
Подошла худая барменша с растрепанными, спутанными волосами мышиного цвета. Она убрала пряди с глаз, и стало видно ее осунувшееся лицо, покрытое шрамами.
– Принести вам что-нибудь выпить?
Филипп отмахнулся:
– Не надо. Он здесь ненадолго. У него нет времени ждать свой заказ.
Барменша пожала плечами и шаркающей походкой направилась к бару.
– Но я же так хочу пить, – пожаловался Салли, не сводя глаз с большой кружки, стоящей на столе. – Не помню, когда я пил в последний раз. Дай мне хлебнуть хоть глоточек! – Он потянулся к кружке Филиппа, но друг шлепнул его по руке.
– Не пей этот напиток, Салли. Он для тебя смертельно опасен. – Филипп наклонился вперед. На его лице с такими родными чертами отразилась искренняя мольба. – Послушай меня, Салли. У нас с тобой мало времени. Мне нужно, чтобы ты вернулся. Уходи отсюда и займись своим делом. Нашим делом.
Салли откинулся на спинку старого скрипучего стула и долгим изучающим взглядом смотрел на любимого наставника. В душу ему закралось сомнение.
– Что это за странное место, Филипп?
Не обращая внимания на вопрос Салливана, Филипп сказал:
– Мне нужно, чтобы ты продолжал. Ты нужен Эвелине. И мне тоже.
По спине Салливана пробежал неприятный холодок.
– Скажи, где мы сейчас находимся?
Амхерст отвел глаза, взял со стола кружку и стал пить.
– Филипп! – Салливана сковал страх.
Его друг поставил кружку на стол и посмотрел на него, молча покачав головой.
И Салли догадался. Сам обо всем догадался.
И вместе со страхом его охватила глубокая печаль. Только сейчас он заметил то, на что не обратил внимания раньше. Кровь в уголках рта Филиппа, мертвенно-бледный цвет лица. Салли наклонился к другу и потянул его за полы плаща. Филипп был залит кровью. Кровь текла из раны в боку. Это была рана от пули. Салли глянул на пол. Стол Филиппа стоял в большой луже крови.