Всё на земле

Кириллов Олег Евгеньевич

Душно… Окна открыты, а воздуху нет… Воды. Воды бы выпить холодной… ах ты ж, беда… Домой. Скорее бы домой… Там у Оли в холодильнике квас. Тут ничего нет… Вода минеральная… Будто из болота. Плесенью воняет…

Он, пошатываясь, вышел в приемную. Прошел по коридору. Пусто. Все на обеде. Сколько раз говорил, чтобы оставляли дежурных… Такое огромное количество людей — и не могут сместить обеденный перерыв… Сразу же после обеда вызвать начальников служб… Та-ак… За перила подержаться… Вес-то за сто килограммов… Где ж рукам удержать все это в равновесии… Да и то, одной правой за перила держится… Шаг, еще один. Серега должен быть в машине… Еще

немного… Ах ты ж, беда! Неужто опять с сердцем? Нет, не домой… К доктору Косолапову… Он сделает укол — и все в порядке… Вот и Серега бежит… Ну теперь на сиденье…

— В больницу давай! — крикнул он, не зная, что получился шепот.

Он лежал на заднем сиденье, неудобно поджав ноги, и видел, как в стекле дверцы мелькали кроны деревьев… Куда мчит, чертов сын? Так ведь и сбить кого можно! Это же не поле, это город… И сирену включил зачем? Не на пожар… Людей перебулгачишь… В городе давно гудки запрещены… Серега, да ты с ума сошел? Халаты белые… Много сколько… Прямо толпой… Доктора Косолапова — и больше никого не надо… Ага, вот он…

— Доктор, опять мотор что-то… Все в режиме форсажа… Мне б ничего, только боль жуткая… Укольчик ваш дайте и домой… Не раз уже бывало… Полежу, и все… Доктор, что это вы на меня так глядите? Все будет как надо… Мы ж фронтовики… Ну, помогите же… Дышать нечем… Доктор!

У седой Нюры текли по лицу слезы.

— Еще один укол!.. — кричал ей Косолапов. — Нюрочка, еще… Прошу тебя… Ну?

Большое тело Дорошина выгнулось, пальцы сжались в кулак. По лицу прошла судорога. Наступила тишина.

4

Рокотов пришел на работу как обычно: в шесть утра.

В здании было тихо, только в дальнем коридоре неторопливо и методично шаркала швабра уборщицы. По площади проползла поливалка, смывая ослепительно-белой струей пыль с остывшего за ночь асфальта.

Вот и все решено. Теперь прочь сомнения, прочь колебания. Один разговор, и все стало на свои места.

Было это после похорон Дорошина. Приехали члены бюро обкома во главе с первым секретарем. Было много речей, в которых говорили о заслугах Павла Никифоровича. Много цветов. Потом подошел Крутов с красными от слез глазами:

— Это я, Владимир Алексеевич… Это я… Мы говорили с ним за несколько минут до приступа… Я позволил себе нагрубить ему… Если б я мог подумать… Вы знаете, Владимир Алексеевич… мне ужасно тяжело.

Ведь мы проработали вместе столько лет. Просто ужасно.

Плакали многие. Вдруг оказалось, что у Дорошина немало друзей. На похороны прилетели из Москвы несколько бывших его воспитанников. С Урала — товарищи по институту. Рокотов видел, как плакали люди, у могилы женщины из комбината. Сашка Григорьев, с лихорадочно горящим лицом, протолкался к Рокотову:

— Здравствуй… И мы с тобой кое в чем посодействовали тому, чтобы он ушел… Не находишь?

От него припахивало спиртным. В другой раз, может быть, и обиделся бы Рокотов за подобные слова, но теперь у него у самого в душе творилось такое… Вчера, на заседании исполкома, он внес предложение назвать именем Дорошина одну из улиц города. Проголосовали единогласно. А ночью долго не спал, вспоминая все связанное с Павлом Никифоровичем. Было тяжело. Своя вина после смерти Дорошина казалась гораздо большей, чем раньше… Находил много несправедливого в отношении к старику. Ведь он, даже в самые критические минуты их разногласий, стремился к примирению. Отталкивал его Рокотов.

Где ж твое умение читать человеческую психологию? И работаешь с людьми? Да тебе с болванками нечувствительными общаться…

В день смерти Павла Никифоровича Владимир связался с Главным Политуправлением Министерства обороны. Попросил помочь вызвать на похороны отца майора Дорошина с Дальнего Востока. На следующий день к вечеру сын уже был в Васильевке. Зашел к Рокотову, поблагодарил за участие. А глаза смотрят пронзительно. Знает, что очень много здоровья Дорошина унесли его ссоры с первым секретарем. Пусть пока что руководят майором одни чувства, пусть, но все равно доля вины Рокотова в смерти Дорошина есть. И Ольга Васильевна, когда он подошел к ней, чтобы утешить словом, глянула на него плачущими глазами:

— Спасибо, Володя… Только не могу я тебе слова доброго сказать. Сам знаешь почему… Бог с тобой.

Три дня назад встретил у могилы Дорошина Насонова. Сидел Иван Иванович сгорбившись. Увидал Рокотова, словно извиняясь, сказал:

— Человек был… Это точно, Владимир Алексеевич… Мне вот, к примеру, такого за жизнь не наворотить. А ведь неделю назад за руку с ним здоровался.

Некрологи были опубликованы и в центральных газетах. И сразу многим Павел Никифорович открылся с другой стороны. Оказывается, почти никто не знал, что у него было двенадцать орденов и три медали. Целый иконостас, если б носил их. А все помнили, что на торжествах прикалывал к борту пиджака один лишь орден Ленина, полученный за освоение бассейна в шестидесятых годах. Иные выходили с такой расцветкой, а он вот как…

После похорон первый секретарь обкома зашел к Рокотову в кабинет. Сели друг против друга.

— Ну, что скажешь? — спросил Михаил Николаевич. — Выкладывай свои проблемы.

Этому человеку можно было сказать все, не боясь, что он поймет тебя как-либо иначе. И Рокотов говорил долго и взволнованно. О своих ошибках, о злосчастном собрании в колхозе, о взаимоотношениях с Дорошиным, о неумении своем работать с помощниками. Говорил нескладно, чувствовал это, но сказать надо было, потому что иначе он не мог. Когда завершил последнюю фразу, почувствовал, что с плеч свалилась тяжесть.

— Значит, считаешь, что с работой не справляешься?

— Да… Переоценил свои возможности.

— Ну что ж, — задумчиво сказал первый секретарь, — за честность спасибо. Хотя мне кажется, что ты немного торопишься… Есть у тебя ошибки, мы их знаем. И приказания комбинату на райкомовских бланках, и другое кое-что. Стиль работы, скажем прямо, не совсем правильный. Нескромный, точнее. Райком партии — это районный комитет, а комитет состоит не из одного первого секретаря… Поступал ты неразумно. Надо было собрать бюро, посоветоваться, прийти к общему знаменателю. Что ж… будем думать. Работать ты можешь, организатор неплохой, да только советчика у тебя умного не было… Гуторов только. Как у тебя с ним?

— Я с большим уважением к нему отношусь.

— Так… А кого же ты рекомендовал бы на свое место?

Рокотов готовился к подобному вопросу, но все равно застигнут был им врасплох. Покраснел.

— Считаю, что Василий Прохорович вполне подходит для такого дела.

— Не мягковат?

Нет.

— Чем планируешь заниматься?

— Хотел бы на старое место, на рудник… Дело это знаю, люблю. Кстати, там сейчас нет начальника… Витохина на учебу отправили.

Михаил Николаевич покачал головой, глянул на него внимательно.