Все наши надежды

5 июня 1832 года

– Смерть Полиньяку! Смерть Полиньяку!

– Да здравствует генерал Ламарк!

– Ламарка в Пантеон!

– Смерть Полиньяку!

– Лафайета в ратушу!

Мимо их дома, по бульвару Сент-Антуан, идёт за катафалком толпа: мужчины держат шляпы, кепки и цилиндры в руках. Начинает накрапывать дождь, но никто не покрывает голову; толпа гудит и постоянно кто-то выкривает лозунги.

Весь этот шум Артур слышит,

когда играет во дворике: сюда долетают не только крики, но и стук копыт и грохот колёс о мостовую. Он бежит в дом, к окну, чтобы посмотреть на процессию, и гувернантка вдруг отстраняет его от окна за плечи, приговаривая:

– О, месье был прав… Он был прав, мы должны были уехать…

Артур почти не слышит её, поглощённый демонстрацией, которой нет конца. Но всё же она заканчивается, и Артур бежит обратно в сад. Не успевает он толком погрузиться в игру, когда слышит взволнованный крик гувернантки:

– Месье Артур! В дом! Скорее в дом!

Он слышит странный грохот и вцепляется в деревянную лошадку… Шум такой, как будто кто-то рушит дом. Артур вбегает внутрь и видит, как гувернантка спешно запирает засов на двери и бросается закрывать ставни.

– Они убили старуху!

– Все на баррикады!

– А что там такое? – наконец спрашивает Артур.

– Там… месье… Давайте спрячемся?

Гувернантка выглядывает в окно и бледнеет. Артур подходит к ней и тоже хочет посмотреть, что происходит, но она удерживает его на месте:

– Нужно уезжать, – дрожащим голосом говорит она. – Идёмте.

Она набрасывает плащ и шляпку, надевает плащ на Артура, хватает его за руку, так что ему почти больно, и тянет его на улицу.

Они быстро идут к ближайшему перекрёстку, чтобы покинуть бульвар Сент-Антуан. Но продираются с трудом: несмотря на дождь, по улице носится несметное количество людей, все кричат, из окон летят стулья, матрасы, столы… Несколько человек тащат омнибус? и, оставив его посреди улицы, громко радуются и кричат то же, что и в начале шествия:

– Да здравствует генерал Ламарк!

– Смерть Полиньяку!

– Ламарка в Пантеон!

– Лафайета в ратушу!

Артур завороженно смотрит на них, и гувернантка резко дёргает его в сторону – рядом с ними приземляется, взвыв напоследок, пианино. Белые клавиши отскакивают по камням мостовой и падают в грязь. Снова начинает моросить. Гувернантка подхватывает Артура на руки и бросается к перекрёстку: там она ставит его на землю, пытаясь отдышаться, а он оглядывается вокруг. Впереди стоит множество экипажей, гружёных по самую крышу, и капли глухо тарабанят по ним.

– Что же, пойдём дальше, нам нужно найти дилижанс? и уехать, – гувернантка присаживается на корточки. – Держи крепко мою руку.

Артур кивает и хватается за её ладонь. Они долго петляют по улочкам; дождь не ослабевает, а как будто напротив, набирает силу; по лицу стекает вода, брусчатка делается совсем скользкой, и им приходится замедлить шаг. Вскоре они достигают ворот Бастилии; очередь из экипажей и дилижансов двигается медленно, однако гувернантка находит свободное место в одном из дилижансов: какой-то мужчина

уступает им место внутри, а сам садится на открытую верхнюю площадку.

Проходит немало времени, прежде чем они выезжают за первые городские стены. Предместья кипят: здесь, как и в Париже, носятся по улице молодые люди, зовут всех за собой и строят баррикады, кто-то размахивает красным знаменем. Артур прилипает к окну, не в силах оторваться от происходящего.

Когда же они покидают и вторые городские стены, вид за окном сменяется на тихие улицы, застроенные особняками знати, и здесь не слышно ни криков революционеров, ни грохота падающей из окон мебели. Артур возвращается на колени гувернантки и кладёт голову ей на грудь. Какой долгий день…

После обеда они наконец приезжают на завод. Вид этой громадины одновременно и пугает, и восхищает: огромная труба утыкается в тучи, и из неё валит чёрный густой дым. Артур от испуга сжимает руку гувернантки – какое всё большое! Бабушкин дом в Аржантёе большой, а это место и вовсе будто великаны строили!

Артур, держась за гувернантку, заходит в серый от пыли цех. Грохот оглушает, и Артур в ужасе жмётся к юбке гувернантки. Вонь, ударившая в нос, оказывается такой резкой, что он несколько раз чихает. Гувернантка вытирает ему лицо и вновь берёт за руку. Он морщится от звуков, запахов. Какое гадкое место! Надо было уехать с мамой в Аржантёй – там тихо и приятно пахнет. А ещё там игрушки… и книжки с картинками…

Взгляд бегает по цеху и наконец останавливается на станках. Они тоже большие. И, наверное, очень тяжёлые – Артур и сам подпрыгивает в такт ударам! Это зрелище пугает, но и завораживает: Артур не может оторваться от них. Какие-то рычаги, колёса, ремни, и всё крутится, шипит, скрежещет… Он переводит взгляд на рабочих и от изумления открывает рот: они с такой небрежной ловкостью обращаются с этими громадинами!.. Раздавит ведь! Но… Рабочие ведь тоже большие, как отец. Может, поэтому и не боятся.

Артур вертит головой, пытаясь разглядеть каждого из них. Только почему эти люди одеты в грязные рубахи и такие же штаны? Кого-то они напоминают… Артур задумывается, засунув палец в рот, и гувернантка тотчас одёргивает его; мысль почти упорхнула, но он успевает зацепиться за неё. Ну конечно! Они похожи на месье Пьера весной! Только тот даже в апреле, когда копал сад и весь испачкался, всё равно был куда чище. Да и вообще он никогда не ходит грязным. И у него волосы всегда чистые… Месье Пьер вообще всегда в чистом, и рубашки у него всегда целые. И у месье Андре тоже. Грязь нравится только свиньям – так мама говорит. Но рабочие-то люди, не может же им нравиться ходить в грязном? Так почему тогда?..

От шума и криков болит голова, и Артур зажмуривается на мгновения. Потом поднимает на рабочих взгляд. Бедные… Как они что-то делают здесь, в такой жаре? Артур и сам чувствует, что рубашка уже прилипла к спине.

Но… Почему к ним до сих пор никто не подошёл? Здесь же так много людей! Может, боятся испачкать? Или их не видно? А если к ним никто так и не подойдёт?

Наконец приближается какой-то мужчина – самый чистый.

– Ищете кого?

– Д-да, месье Жозефа Мореля. Он здесь? – лепечет гувернантка.