Все не так

Суси Валерий

Синие глазки прячутся под тонким навесом ресниц. Из-под навеса выглядывет доверчивый обворожительный носик. Взглядам не разминуться в тесном проходе, придуманном архитекторами семнадцатого века.

"Ночью, в узких улочках Риги..."

Мы покупаем коньяк, конфеты, без особых усилий преодолеваем комплекс непродолжительного знакомства, переходим на "ты" и целенаправленно двигаемся в сторону известного мне адреса. Не задавая лишних вопросов. Мы не в том возрасте, когда нравственность чересчур обременяет

и живем в городе, который не склонен к преувеличениям.

Блузка распахивается радостно, как окно для первого весеннего солнца. Кровать стонет и трепещет, подушка и одеяло мечутся самостоятельно, пока не спрыгивают на пол и там не затихают в позе отдыхающего бедуина.

Потом мы переворачиваем необязательные фразы, придающие пристойную осмысленность финальной сцене. Ведь наша встреча не требует повторов. Это ясно обоим. Мы просто шли каждый своей дорогой, приостановились ненадолго от аварийного столкновения глаз и теперь продолжим свой путь. В разном направлении.

Мне вовсе не нужно знать ее фамилии, но я, заполняя молчаливый промежуток, спрашиваю. Ответ камнем влетает в стеклянный проем (однажды, промахнулся и ухайдокал витрину в парикмахерской. Такое не забудешь).

А попробуй забыть фамилию - Дубина. С ударением на первом слоге, конечно. Но запоминаешь именно по ударению на втором.

Сказать или не сказать? Навесик ресниц чувствительно подрагивает, не успокаиваясь так быстро.

– Лет семь назад...кафе на Гоголя...шампанское с бальзамом (бурый медведь)...не помнишь?

Смотрит во все глаза, блестящие смешинки скользят по синей роговице, как фигуристки в серебристых одеждах по льду вечернего катка.

– Не может быть! Неужели ты?

Семь лет тому назад "бурый медведь" свалил нас в одну постель. Кровать стонала и трепещала, подушка и одеяло метались самостоятельно...

Избавляться от друзей иной раз бывает приятней, чем приобретать их. Словно освободил наконец измученные ноги от штиблет чужого размера и переобулся в те, что как раз впору, тютелька в тютельку. Идешь себе дальше, пританцовываешь да посвистываешь. Ей-Богу, хорошо иной раз от друзей избавляться.

Вот один из них - неспелое выражение увечной претензии, чуть подкошенные от самовлюбленности губы на общем розовато-молочном фоне неустановившейся кожи лица. "Мужество? Мне не интересна эта тема".

Впрочем, он комфортно обосновался где-то недалеко от Женевского озера, в центре Европы. Мужество ему ни к чему...

Другой - то же выражение, но уже с "выделанной кожей". "Человечность? Отчего я так не люблю это слово?"

Третий замучен потребностью выдать сногсшибательный парадокс. "Дети? Я ненавижу детей".

"Я не верю в существование вампиров", - завляет еще один. В ответ на мое печальное наблюдение, что люди часто, захлебываясь, пьют кровь

друг у друга. Ну, раз он не верит, значит - не вампир... Оперативная память, однако, мгновенно высчитывает и выбрасывает результат. Из той же лицемерноанекдотичной серии:" В СССР не было проституции", "Красной икры не было на прилавках, потому что она не пользовалась спросом", а Эдуард Россель объявил о том, что в Екатеринбурге нет организованной преступности.

Все эти люди, закон, прекрасно ладят между собой. Что подталкивает к выводу: люди, как все живое, разделяются на семейства с общими признаками. И уж, поверьте, если Вы по природе своей травоядный, то никогда Вас не примет особь, поедающая себе подобных. Исключительно - на завтрак.

Здоровое слово - внезапное, не жадное. Отлавливается, разумеется, сходу.

Борьбы добра и зла нет и никогда не было. Добро и зло неизменные уравновешенные величины гармоничного мира.

Есть видимость борьбы со злом. Локальная победа в одном месте оборачивается локальным поражением в другом.

Человек никогда не откажется от установления того справедливого порядка, который ему кажется наилучшим.

Стремление к справедливости - кратчайший путь к несправедливости.

Изрядно накачавшись пивом выгребаю из бара на воздух. Полночь. Дом рядом, в пяти минутах. Чужеземцу не стоит поддавать далеко от собственного жилья. Откуда ни возьмись прямо передо мной русская русоволосая отчаянная башка. Под хмельком.

– Русский?
– кричит он озорно, не оставляя сомнений в своей неукротимой холеричности.

– Русский!
– кричу я, такой же точно неуравновешенный.

– Тогда пойдем! Ставлю пиво!

В баре полно полупьяных не задиристых финнов. Толстостенные кружки катапультируют через стойку бара, плывут покачиваясь и опускаются на пятачок стола.

– Давно в Финляндии?
– спрашивает "башка".

– Три года.

– Хе! А я - пятнадцать лет. Это теперь нашего брата можно встретить где угодно. А тогда...

Замечаю, что помимо холеричности, которая мне так понятна, у моего визави еще что-то примешано, не от природы уже, от жизни. Что-то малоприятное, неосязаемое, не от добра.

Дернули по кружке, выяснили, что годки да еще и тезками оказались в придачу.

– Валера! Извини, но теперь моя очередь. Не привык я за чужой счет, говорю и иду за пивом.

Не возражает, улыбается иронично:"Видали мы таких, гордых".

– Ну и чем занимаемся?
– к иронии подцепляет вагончик, груженый под завязку ящиками, а в них самодовольство кирпичиками.

– Свободный журналист.

– Безработный, значит?
– смеется.

– Почти, - соглашаюсь с фактом.

– А у меня своя фирма. Да и еще команду пацанов тренирую - хоккейную.