Все новые сказки

Пиколт Джоди Линн

Ему не хочется выглядеть напыщенным и самодовольным, но все же он не может сдержать улыбку осведомленности и прерывает ее:

— Я знаю. Это я их сделал.

— Вы снимали сверху? И я полагаю, с очень мощной линзой, да?

— Сбор информации должен вестись тайно. Я старался минимизировать эффект Хоуторна — люди ведут себя совершенно иначе, когда догадываются о том, что за ними наблюдают.

— Но многие фото выглядят чрезвычайно древними. То есть не сами фотографии, а то, что на них изображено, — люди, здания и прочее.

— Они действительно древние.

Она

как будто колеблется, прежде чем решается задать следующий вопрос:

— Так вы… Вы делали эти фото до того, как была изобретена фотография?

«Видимо, я была права, — думает она, — когда предположила, что ему никак не меньше двухсот лет».

— И движущиеся изображения тоже. Своеобразное видео — более или менее. С того дня, как я прибыл и до того момента, как моя камера вышла из строя. К этому времени уже были изобретены земные технологии, поэтому мне показалось нецелесообразным и бессмысленным запускать ее снова.

— Могу я спросить вас… о вашем возрасте?

На этот раз он делает паузу — ему интересна ее реакция.

— Станция была установлена в четыреста двадцать девятом году. Нашей эры.

Она смотрит на него, не в силах вымолвить ни слова. В голове ее происходит мучительная борьба.

Он снова повторяет ответ, изменив формулировку, словно пытаясь помочь ей осознать этот факт:

— Я прибыл сюда тысяча пятьсот восемьдесят девять лет назад.

— Вам тысяча шестьсот лет?

— Тысяча восемьсот семь. Солидный возраст даже для моей планеты.

«Ну вот, — думает она, — наконец-то… “для моей планеты”… Эта версия казалась безумной, а ведь она — единственное разумное объяснение всего этого».

Она пытается нормализовать дыхание:

— Где… откуда… с какой вы планеты?

— Мы называем ее, — на мгновение его голос превращается в нечеловеческое шипение и гул, — Вризхонгил. — И снова — на английском, без малейшего акцента: — На самом деле это спутник, который вращается вокруг более крупной планеты. Ну а та вращается вокруг нашего солнца, разумеется. Приблизительно в шестидесяти двух световых годах отсюда. Не так уж далеко, если разобраться. Но достаточно далеко, чтобы потребовался я.

Нэнси продолжает молча смотреть на него. Это что, на самом деле? Это все не сон?

Он представлял себе этот разговор тысячи раз, даже иногда репетировал.

— Вы, наверное, думаете, не сумасшедший ли я. Честно говоря, за эти годы были моменты, когда я и сам начинал сомневаться: может, я и правда безумен? Может быть, вся эта история со шпионажем, полярной станцией и моим присутствием на чужой планете, где меня оставили почти две тысячи лет назад, — плод воспаленного воображения или шизофренический бред жалкого спятившего старика? И в те моменты, когда переживал подобный экзистенциальный кризис, я использовал одно сильнодействующее средство, чтобы доказать себе, что я нормален и что я — тот, кем себя считаю.

Он берет с журнального столика маникюрные ножнички и с силой втыкает их себе в ладонь правой руки. Его кровь — оранжевая, как фанта, капли ее попадают на стол и, шипя, прожигают дерево,

как кислота.

— Конечно, — говорит он, беря тряпку, чтобы вытереть стол и руку, — скептик может подумать, что это фокус, театральный эффект. Но вы, мисс Цукерман, вы видели мою станцию в Арктике. И видели там мои фотографии.

— Да.

— Поскольку у вас есть все эти свидетельства, я очень рассчитываю на то, что мне не придется убивать себя, дабы доказать, что я говорю правду.

Он улыбается. Ему и правда совсем не хочется вынимать глаза из орбит, или показывать ей свой раздвоенный фосфоресцирующий член, или демонстрировать отсутствие заднего прохода.

— Я вам верю, — говорит она.

Он рассказывает, что его правительство разработало систему контроля за жизнью на планетах, которые могут быть полезны для вризхонгилианцев, что Земля была одной из этих ста шестнадцати планет и что он прибыл сюда после восьмидесятитрехлетнего полета. Большой корабль нес сразу четыре корабля-разведчика, которые потом распределились по четырем находящимся рядом планетам, вместе с наземными станциями и отдельными экспедиционными самолетами. Предварительно были собраны разведданные и сделаны фотографии людей, это было нужно, чтобы пластические хирурги на борту корабля-носителя привнесли во внешность необходимые изменения: модернизация ушей, удаление внешнего хряща шеи, придание коже убедительной мягкой структуры и соответствующего цвета.

Его станция была установлена в полярных льдах.

И миссия началась.

Сигнал от Земли до Вризхонгила идет шестьдесят два года, поэтому коммуникация была затруднена и непрактична. Он проводил каждый год шесть недель на полевых работах: облетал вокруг земного шара, фотографировал, снимал видео, наблюдал за населенными пунктами, делал наброски примечаний — а остальное время посвящал редактированию и анализу собранного материала.

— Ха, — говорит она.

— Что?

— Многовато времени для редактирования и анализа.

— Да, конечно. У нас есть проблемы с производительностью. Но видите ли, мы спим от двадцати до двадцати одного часа в сутки. Ваша способность долго не спать — это, пожалуй, единственное, чему я завидую у людей.

Он не стал добавлять, что есть кое-что, что он считает чудовищным в людях: например, потребность в еде и последующем избавлении от съеденного. У любой цивилизации существуют отбросы и выродки, убийцы и психопаты, извращенцы и телевизионные проповедники. Но на Земле каждый человек жует еду и переваривает ее, а потом исторгает из себя дерьмо — и это внушает ему глубочайшее отвращение.

Один раз в сто лет, говорит он, корабль-носитель должен был посещать его и забирать наработанный материал — копию подробной мультимедийной хроники жизни на Земле за столетие. И между прочим, каждый из его шести первых отчетов получил в штабе наивысшую оценку.

— Таким образом, там, на вашей планете, узнавали о том, что происходит на Земле, только через сто лет?

— Или больше.

— И еще в течение ста лет вы не могли услышать никакой реакции, никакого ответа?

Он пожимает плечами: