Все новые сказки
Шрифт:
подбородок, так что было видно белое горло.
Я часто
представлял,
что ее шея так же
прохладна, как мраморный
алтарь в нашей церкви, и хотел
преклонить на ней чело, как делал
это у алтаря. Она читала тихим мерным
голосом, как раз таким, каким в мечтах
вам, больному, говорят, что скоро вы поправитесь
и вместо лихорадки ощутите сладостный жар ее тела.
Я бы и книги полюбил, если бы она читала их
сидя у моей кровати.
Я знал
каждую ступеньку
между Сулле Скале и Позитано,
длинные пролеты, что обрывались в ущелья
и спускались в туннели, проложенные в известняке,
среди фруктовых садов и развалин заброшенной бумажной
фабрики, среди водопадов и заросших ряской прудов.
Я продолжал взбираться и спускаться по этим
ступеням и ночами, в моих снах.
Дорога, по
которой мы с отцом
ходили чаще всего, шла мимо
странно выкрашенной красной калитки,
преграждавшей путь к неровной лестнице.
Я думал, она ведет к чьей-то вилле, внимания не
обращал, пока, спускаясь с грудой великолепного мрамора,
не остановился однажды, привалился передохнуть,
и калитка вдруг поддалась и отворилась.
Отец
плелся
сзади, отстав
ступенек на тридцать.
Я вошел внутрь посмотреть,
куда ведет эта лестница. Я не увидел
ни виллы, ни виноградника, только лестницу,
которая терялась в самых отвесных из всех обрывов.
«Отец, —
позвал я, когда
он был уже близко,
шлепанье шагов эхом
отскакивало от скал, из
груди вырывался хриплый свист. —
Ты когда-нибудь сходил по этой лестнице?»
Когда
он увидел
меня за калиткой,
он побледнел и, резко
схватив за плечо, вытолкнул обратно.
Спросил: «Как ты открыл красную калитку?»
«Она
была открыта,
когда я подошел, —
ответил я. — Разве ступеньки
не ведут вниз, до самого моря?»
«Нет».
«Но кажется,
будто они спускаются
прямо к подножию скал».
«Они
ведут куда
дальше, — сказал
отец и перекрестился.
Потом продолжил: — Калитка
всегда заперта». И посмотрел на меня
в упор, белки его глаз светились. Никогда прежде
я не видел, чтобы он смотрел на меня вот так, никогда
я не думал, что увижу, как внушаю ему страх.
Литодора
рассмеялась,
я рассказал ей об этом,
и ответила, что отец мой стар
и суеверен. Она рассказала, что есть
предание, будто ступени за крашеной калиткой
ведут прямиком в ад. Я поднимался и спускался с горы
в тысячу раз чаще, чем Литодора, и мне было любопытно,
откуда она знает об истории, если я о ней даже близко не слыхивал.
Она сказала,
старики никогда
не болтают про это,
но предание записано
в истории края, и я бы знал,
если бы хоть раз удосужился
прочитать то, что задает учитель.
Я сказал, что не могу сосредоточиться
на книжках, когда она в одном со мной классе.
Она засмеялась. Но когда я потянулся к ее горлу, отшатнулась.
И тогда
мои пальцы
скользнули по ее груди,
а она разозлилась, сказала, чтобы я
не трогал ее своими грязными руками.
После
смерти отца —
он спускался по лестнице,
нагруженный плиткой, когда вдруг
ему в ноги метнулась бездомная кошка,
и вместо того чтобы наступить на нее, он ступил
в пустоту, летел 50 футов и напоролся на дерево, —
я нашел более удачное применение своим выносливым
ногам и широченным плечам. Я нанялся к Дону Карлотте,
которому принадлежали виноградники, разбитые
террасами на склонах Сулле Скале.
Я носил
его вино вниз,
восемьсот неровных
ступенек до Позитано, где
его продавали богатому сарацину,
принцу, как говорили, темнокожему
и стройному, умевшему говорить лучше меня
самого. Умному молодому мужчине, который знал
толк в чтении разных вещей: нот, звезд, карт, секстана.
Однажды я
споткнулся на
кирпичных ступеньках,
когда спускался, неся вино Дона,
и лямка соскочила, и короб, что был
за спиной, ударился о каменную стену,
а бутылка разбилась. Я принес ее Сарацину
на набережную. Он сказал, что я вино выпил или
должен был выпить: цена бутылки равнялась моему
месячному заработку. Он сказал, я могу считать, что мне
заплатили, и заплатили неплохо. Рассмеялся, и белые
зубы сверкнули на темном лице.
Я был
трезв, когда
он смеялся надо
мной, но довольно скоро
голова моя помутнела от вина.
Но не мягкого и терпкого красного горного