Все новые сказки

Пиколт Джоди Линн

Дона и книгами, он улыбался на

тренькающий звук, что доносился по мере

моего приближения, но перестал, как только я

показался на свету, с обломком камня в свободной руке.

Я

убил его

прямо на месте.

Я

убил

его не от

желания спасти

честь семьи и не от

ревности, я ударил его

камнем не потому, что он

посягнул на белое тело Литодоры,

которое

она никогда бы мне не предложила.

Я

ударил его

камнем, потому что

ненавидел его черное лицо.

Когда я перестал

наносить удары, я опустился

на ковер рядом с ним. Кажется,

я взял его за запястье, проверить, есть ли

пульс, но и когда понял, что он мертв, продолжал

держать его руку, вслушиваясь в пение сверчков в траве,

будто он был маленьким ребенком, моим ребенком,

который долго боролся с дремой и вот наконец провалился в сон.

Из

ступора

меня вывел

мелодичный звон бубенцов,

приближавшийся по лестнице.

Я вскочил

на ноги и побежал,

но Дора была уже тут, и

шла по проходу, и я чуть не

сшиб ее по дороге. Она протянула

ко мне свою нежную руку и произнесла

мое имя, но я не остановился. Я бежал, ни о чем

не думая, перескакивая через три ступеньки, но недостаточно

быстро — я все равно услышал, как она

кричала, как выкрикивала его имя.

Я не знал,

куда я бегу.

Может, к Сулле

Скале, но я понимал,

что меня будут искать именно

там, как только Литодора спустится вниз

по лестнице и расскажет, что я сделал с арабом.

Я не замедлял шаг до тех пор, пока мне не перестало

хватать воздуха, а в груди не разгорелся пожар, и тогда

я прислонился к калитке у тропинки — вы знаете,

о какой калитке речь —

и она

тут же

распахнулась.

Я прошел внутрь

и стал спускаться по

крутой лестнице. Я подумал,

что никто не будет искать меня

здесь, и я могу схорониться на время —

Нет.

Я

подумал,

эти ступени

приведут к дороге,

и я двинусь на север,

к Неаполю, и куплю билет

на корабль, плывущий в Соединенные

Штаты, и возьму другое имя, начну новую —

Нет.

Довольно.

Вот правда:

Я

верил,

что лестница

вела

в ад, и ад был как раз

тем местом, куда я хотел попасть.

Сначала

ступени были из

белого камня, но чем дальше, тем

грязнее и темнее они становились. Там и здесь

с ними сливались другие лесенки, спускавшиеся с горы

с разных сторон. Я не мог понять, как это возможно.

Я считал, что исходил в горах все ступени, кроме тех,

по которым шел теперь, и хоть убей, не представлял,

куда могли вести эти лестницы.

Лес

вокруг

пострадал от

пожара, который

явно случился в не очень

давнем прошлом, и я пробирался вниз

меж обугленных сломанных сосен, весь склон

был выжжен дочерна. Только не было пожара с этой

стороны горы, по крайней мере, я такого не помнил.

Ветерок доносил сюда весьма ощутимое тепло. Мне уже

становилось жарко в моей одежде.

Лестница

круто вильнула

в сторону, и внизу, за

поворотом, я увидел мальчика,

сидящего на каменной площадке.

На коврике

рядом с ним была разложена

коллекция странных предметов. Заводная

птица в клетке, корзина белых яблок,

битая золотая зажигалка. Была там банка, и в ней

горел огонь. Этот огонь разгорался все сильнее, пока вся

площадка не оказывалась залита будто солнечным

светом, а потом угасал, съежившись в совсем

малую точку, словно это удивительно яркий светлячок.

При виде

меня он улыбнулся.

У него были золотистые

волосы и самая красивая улыбка

из всех, что я когда-либо видел на лице

ребенка, и я испугался его — еще до того, как

он назвал меня по имени. Я притворился, будто не

слышу, так, будто его там не было, будто я его не увидел,

и шел, глядя прямо перед собой. Он рассмеялся,

наблюдая, как я поспешаю мимо.

Чем

дальше,

тем круче был

спуск. Казалось, внизу

горят огни, будто где-то за

уступами, за деревьями лежит

огромный город, размером с Рим,

широкая чаша огней, подобная груде

тлеющих углей. Ветерок доносил запах еды.

Если

то была

еда — этот

возбуждающий аппетит аромат мяса,

поджаривавшегося на огне.

Впереди

голоса: мужчина,

говорящий мерно и устало,

возможно, с самим собой, длинный

тоскливый монолог; чей-то смех, нехороший,