Всё о Манюне (сборник)
Шрифт:
– Пап, садись рядом с Наркой, а я к Каринке пересяду, – сделала попытку спасти положение Манька. Но тут раздался леденящий душу лязг – это Каринка, не дождавшись отъезда автобуса, потянула на себя отвинченную спинку нашего сиденья.
– Что там такое? – подскочил водитель.
– Все нормально, я сейчас разберусь, – кинулся коршуном к нам дядя Миша. Первым делом он скрутил Каринку и отобрал у нее импровизированную отвертку. Затем развил бурную деятельность – прижав коленом к сиденью спинку, стал прикручивать обратно гайки.
– Я не пойму, тебя что, вообще нельзя одну оставлять? – пыхтел он.
– Мне скучно
– Ну и хорошо, что не происходит. Тебе что, обязательно надо, чтобы что-то происходило? Где последняя гайка?
– Ага, обязательно надо, чтобы происходило.
– Где, я тебя спрашиваю, последняя гайка?
– В кармане. Я ее на память взяла!
– Дай сюда! На память она взяла! На долгую память, ага. Горе ты горькое, чудо ты в перьях!
По мере того как автобус приближался к городу Товузу, в салон набивалось все больше и больше народу. Старушка здоровалась с каждым вновь прибывшим, спрашивала имя-фамилию, уточняла родословную. Через какое-то время почти все сиденья были заняты. За Каринкой с дядей Мишей сидели две бойко переругивающиеся на азербайджанском тетечки. Мы с Манькой, шепотом подпевая друг другу, внимательно прислушивались к их разговору, пытаясь понять, чего это они не поделили. Но даже некоторые русские слова, которыми они сыпали по ходу своего жаркого диспута, не прояснили ситуации. В конец автобуса забилась большая и шумная семья – мама, папа, и много детишек, штук восемь наверное. Дети расселись по сиденьям и тут же начали стенать. То одного мутит, то второго. Сначала автобус останавливался по каждому требованию, потом водитель рассердился, вытащил из-под сиденья большой пакет и предал его расстроенной мамочке семейства.
– Я же не могу через каждые триста метров останавливаться! Так мы до Товуза три дня ехать будем!
– Спасибо, – растрогалась мамочка и стала бегать с пакетом от одного сиденья к другому.
Потом в автобус заполз древний старик в большой папахе из овчины – такие головные уборы большая редкость в наших краях, поэтому мы с Манькой постоянно озирались на старика, чтобы удостовериться, что нам не померещилось, и на голове у него действительно папаха. Дед глядел сквозь нас большими водянистыми глазами, беззвучно шевелил губами и периодически гладил себя руками по лицу.
– Молится, – шепнул нам дядя Миша.
– А чего это он так молится? – удивились мы.
– У него религия другая, он мусульманин, вот и молится, как положено мусульманам. Вообще молятся они на коленях, но раз уж он совсем древний и слепой, то ему можно молиться сидя.
– А откуда ты понял, что он слепой? – прошипела уголком рта Манька.
Дядя Миша тихонечко рассмеялся.
– Ну, это сразу понятно. Человек ходит на ощупь, смотрит сквозь тебя. Наверное, еще и глухой как пень.
– Вот ведь молодежь пошла. Наглая и бессовестная, – прервав молитву, подал
– А чего это? – встрепенулась старушка.
– То слепым обзовут, то вообще глухим.
У дяди Миши запотели стекла очков.
– Простите, пожалуйста… – принялся неловко извиняться он, но его прервала старушка.
– Это кто такой наглый? – подалась вперед она.
– Да вот, – ткнул длинным узловатым пальцем в сторону дядя Миши рассерженный дед.
– Извините, я не хотел, – еще раз попытался встрять дядя Миша. Но куда там! Старик со старушкой словно того и ждали – всю оставшуюся дорогу до города Товуза они, перекрывая недовольным дребезжанием шум в автобусе, жаловались на молодое поколение, мол-де, сами ничего не умеют, войну не выиграли, родину не отстояли, только и горазды, что неуважительным отношением взрослых обижать. Дядя Миша сначала расстраивался, потом махнул рукой, отвернулся да сидел, весь из себя красный, и с утроенным любопытством разглядывал в окно каждый мимо проплывающий кустик или дерево.
– Это гранат, а это королек, видите? Листья сошли, а плоды дозревают на дереве. Красота!
Мы делали вид, что нам жутко интересно слушать ботанические разъяснения, а Каринка, движимая состраданием, задавала разные наводящие вопросы, на которые дядя Миша с большой охотой, долго и обстоятельно отвечал. Старик со старухой всю дорогу не унимались, поэтому в Товуз мы въехали здорово обогащенные разными новыми знаниями о климатических условиях и прочих аграрных достижениях соседней республики.
В Товузе мы первым делом купили билеты на автобус в Кировабад. До отъезда оставалось полтора часа. Дядя Миша заглянул в столовую автовокзала, ознакомился с меню и повел нас на рынок, чтобы накупить еды, – кормить автовокзальными харчами не решился. У входа на рынок продавали большие лепешки какого-то подгоревшего на вид хлеба.
– О, – обрадовался дядя Миша, – жингялов хац! Вот этим мы и перекусим.
– А что это такое? – наморщили носы мы.
– Настоящая карабахская еда. Хлебные лепешки с разными сортами зелени.
– Очень вкусная еда, – зачастила торговавшая лепешками женщина, заговорщицки подмигнула нам и перешла на армянский: – Я сама армянка, родом из Карабаха, так что мой жингялов хац – самый правильный! Вот, попробуйте. – И протянула нам лепешку.
– О-о-о-о, – восхищенно зацокал дядя Миша, жуя хлеб, – давно не ел такого вкусного жингялов хаца! Давайте возьмем каждому по две лепешки и еще мацуна – запивать.
– Этот жингялов хац, который на пробу, я вам за так отдаю, – обрадовалась торговка и принялась складывать в стопку лепешки. – А хороший мацун я сейчас вам подскажу, у кого брать. Вон, видите ту женщину в синей куртке с капюшоном? Она торгует мацуном из буйволова молока. Марина, – крикнула она, перекрывая гомон толпы.
– Да! – откликнулась женщина в синей куртке.
– Продай этому мужчине мацун со скидкой. Он мой постоянный покупатель!
– На моем глазу, – шуточно козырнула женщина.
Через пятнадцать минут мы сидели в сквере возле автовокзала и, запивая вкуснючие лепешки освежающим мацуном из двухлитровой банки, вели разные разговоры, стараясь тактично не упоминать досадное недоразумение, случившееся с дядей Мишей в автобусе. Правда, как бы ни старались, все равно съезжали на эту тему.
– Пап, – трещала Манька, – а ехать сколько до Кировабада?