Все оттенки боли
Шрифт:
— Ты замерзла? — нежно спросил драматург и скособочил меня, прижав к себе.
Идти стало неудобно, но и освобождаться было неловко. В туфли попадали камушки, а белые носочки со слабой резинкой все время скатывались на середину пятки, приходилось останавливаться и поправлять. Драматург продолжал читать стихи, а я боялась прервать самовыражение творца. Вдруг это его стихи?..
Набережная была отделена от пляжа невысоким бетонным парапетом; под ним на гальке лежали скрепленные ржавой подвязкой деревянные топчаны.
Драматургу,
— Иди сюда, нимфа. Ты словно из пенных вод создалась и выплеснулась на берег.
«Гений, — подумала я. — Вот она — мечта безотцовщины. И защитит, и научит, и мозги вправит».
Он тянул меня к себе, но потом все же сообразил подвинуться. Я легла рядом, потому что, наверное, так полагается для усиления романтической линии с розовыми соплями.
Стихи кончились. Пошла риторика.
— У тебя уже был мальчик?
Ни фига себе вопросик! В смысле был ли у меня секс? А зачем ему это? Странный драматург. Может, он хочет написать сюжет по мотивам моей жизни? Я, конечно, много могу рассказать про школу, про моих друзей и подпольное издательство. Но тема секса в этих событиях занимала едва ли не последнее место. Вот если про подружку Татьяну! Тут конкуренция Ленину с его собранием сочинений. Она точно пошла другим путем…
— В каком возрасте ты лишилась девственности? — напрямик спросил драматург.
— Не знаю, что вам отвечать, — жутко смутилась я. — Не собираюсь откровенничать с вами на эту тему.
Драматург таинственно рассмеялся и сладко потянулся, закинув длинные руки за голову.
— Не волнуйся. Я же не мальчишка дурной, чтобы тебя обидеть. Зрелый мужчина знает, как нужно обращаться с женщиной. Тем более с такой молоденькой, как ты. Можешь не отвечать, если стесняешься. Но, видимо, у тебя не было отца, и поэтому ты боишься откровений с мужчинами. А я и так все о тебе знаю!
— Да?! — сразу поверила я и подумала о диссидентских проделках.
— Я, к примеру, знаю, какой у тебя размер лифчика и трусиков.
Тут мое лицо вообще залилось краской. Откровенно говоря, я и сама не знала, что какого размера. Мама покупала на глаз, а трусы размерами S/M/L продавались только в туалете на Столешниках или с рук спекулянтов. Лифчиков в таких комплектах не было.
— Вы знаете, я больше думаю о своем будущем, о профессии. Мне хочется приносить радость людям и реализовать все свои дарования.
Драматург зычно рассмеялся и похлопал в ладоши.
— Браво! Ответ как на комсомольском собрании. Ты меня слушай! Только я могу научить тебя правильно жить и найти свое место в обществе.
— Но причем здесь размер моих трусиков? — искала я логику.
Даже в темноте я разглядела ироничные мудрые глаза драматурга.
— Хочешь, я научу тебя целоваться? — вдруг предложил он.
— Нет, —
— Вот как? — искренне удивился драматург. — Отчего же?
— Потому что вы старый, а мне нравятся молодые. Или чуть постарше меня. Вот вам сколько лет?
— Сорок девять, — быстро ответил драматург и сел.
Ну вот так всегда! Как только хотят уменьшить возраст, сразу сбрасывают единицу от юбилея. Тоже мне писатель, мог хотя бы сочинить, что ему сорок восемь.
Драматург загрустил, но ненадолго.
— В моей новой пьесе есть эпизодическая роль. Конечно, роль небольшая, но очень важная в концепции произведения. Молоденькая девушка влюбляется в немолодого писателя и сбегает к нему от своего парня. Ты же актриса — сможешь сыграть?
Меня аж подбросило! Ух ты, играть в театре? А разве можно без образования?
— Детка, было бы мое желание! Режиссер мой друг, для него не составит труда взять в спектакль студентку.
— Но я не учусь в театральном. Честно говоря, у меня вообще другие планы. Я хочу в музыкальное училище поступать. Хотите я спою?
Драматург вздохнул, лег на топчан, заложив руки вместо подушки, и закрыл глаза.
— Вот до чего я дожила, Григо-орий! — затрубила я оперным голосом.
Дядя удивленно открыл глаза и уставился на меня.
Я так и знала, что он удивится! Думал, сейчас про «миллион алых роз» услышит, а я ему арию Любаши для меццо-сопрано из оперы «Царская невеста».
— Господь тебя осу-дит, осу-дит за меня-я, — пела я в полный голос, наслаждаясь чистым морским воздухом, который заполнял мои легкие.
Драматург внимательно слушал, потом встал и подошел.
— Тебе надо поступать в музыкальное заведение. Зачем ты тратишь время в сомнительных конторах и в праздности? Поступай и даже не думай!
Да, ему легко говорить, когда у него уже все позади. А моя мама считает, что сначала нужно научиться работать, чтобы содержать себя. А потом уж можно осваивать любую профессию для души. Правда, на вокальное конкурс огромный…
— У тебя хороший голос. Советую, сразу, как вернешься в Москву, немедленно иди в консерваторию и поступай. Станешь звездой оперной сцены, я уже старенький, наверное, буду… («Как будто сейчас ты молодой», — отметила я.) И вот однажды подойду я к тебе после концерта в зале Чайковского и скажу: «Вы меня не помните? Это я дал вам совет поступать в консерваторию!» — Драматург ласково глядел на меня, словно дожидался, что я сейчас на шею ему брошусь от благодарности.
Вот что меня всегда раздражает — это советы. Стоит какой-нибудь мозгляк престарелый, сам насосанный как комар, а перед ним девчонка без связей, без денег, без надежды. А он вместо помощи советы раздает. И еще благодарности ждет, первооткрыватель хренов…