Все оттенки черного
Шрифт:
Это не был ее обычный мандраж на месте происшествия, когда она одновременно и страшилась увидеть очередного жмурика, и сгорала от любопытства немедленно узнать все обстоятельства происшедшего и записать их в свой репортерский блокнот. Нет, здесь, у Май-горы, она испытала совершенно иные Чувства. Незнакомые, странные, они, казалось, поднимались из самых глубин ее сердца и пугали. Откуда-то — возможно, из этой вот сумрачной чаши, из болота, — надвигалось нечто невидимое, необъяснимое, жуткое, оно уже было близко, совсем близко — чье-то дыхание чудилось за спиной, чья-то тень, чье-то присутствие и угроза…
Это
Но овладевшие ею чувства были сильнее всех доводов разума. Здесь, у подножия Май-горы, каждой клеткой своей, каждым нервом впитывая и эту промозглую сырость, и эти ядовитые призрачные сумерки, и свет умирающей на бледно-зеленом утреннем небе луны, Катя чувствовала себя песчинкой, маленьким, беспомощным, глупым и плаксивым созданием, которому суждено… ГОСПОДИ, НУ ЗАЧЕМ МЫ ТОЛЬКО СЮДА ПРИЕХАЛИ? ЧТО МЫ МОЖЕМ ИЗМЕНИТЬ, РАЗ ЭТО УЖЕ ПРОИСХОДИТ? КТО ВООБЩЕ МОЖЕТ ПРОТИВОСТОЯТЬ ЭТОМУ? ЭТОМУ ВОТ…
Катя с ужасом смотрела на куст, возле которого стояла. Ее труп первым привлек ее внимание, нет. А это вот сплетение ветвей и листьев — кажется, это была бузина.
— Осторожнее, измажетесь. Кровищи-то… — Гаишник тоже смотрел на куст. Лицо его, бледное и напряженное, кривилось от отвращения.
ЛИСТЬЯ И ВЕТКИ БЫЛИ В КРОВИ. Катя дотронулась до них и действительно «измазалась».
— Смотри внимательно! Узнаешь его? Кто-то? Кто-то из них, да? — Колосов приподнял мертвеца за плечи, словно куклу, демонстрируя его потрясенной Кате.
«Кто-то из них… Никита уверен, что убитый — кто-то из тех, кто сидел с нами и Сорокиной за одним столом в тот вечер, кто-то, кого он еще не видел, с кем не беседовал… Кто же это… Боже мой…»
Мертвец, оскалившийся в дикой гримасе ужаса и боли, исказившей его черты, был незнаком ей, совершенно вроде бы неузнаваем. Тощее, хрупкое, голое тело, тщедушное, жалкое. С него содрали всю одежду, и сейчас один из гаишников вытащил испачканный глиной ком ее из кустов. Ветхая клетчатая рубаха, лихие спортивные брюки с лампасами, застиранные семейные трусы.
— Никита, да это же… — Ката смотрела на одежду.
«Хозяева, што ль, нужны? Так стучите громче… — пронеслось в ее голове молнией — хриплый такой, пьяненький, добродушный голос. — Батя, как с войны вернулся, настрогал нас пять штук… Ведьма, ведьма она была, понял меня — нет?»
ОНА ОПОЗНАЛА Колоброда сначала только по одежде. Потом уже, через силу приглядываясь к тому, что валялось в траве у ели и некогда именовалось «человеком разумным», уверилась, что мертвец — тот самый косильщик лужаек. Залитое же кровью, искаженное дикой гримасой лицо мертвеца было по-прежнему неузнаваемо.
Колосов осматривал труп. Кате показалось, что с некоторых пор делает он это чисто машинально. Это
Катя не в силах была глаз отвести от огромной багровой раны на горле Колоброда.
— Резаная. — Колосов как раз и сам ее осматривал. — О таких обычно говорят: от уха до уха полоснули. Сонная артерия, гортань, трахея рассечены. Глубина раневого канала почти до позвоночного столба — ему почти голову отделили. Только вот где кровь? Тут целая лужа должна быть.
—Там кровь, на кустах, и дальше на протяжении почти сорока метров к тропе, что наверх ведет в гору, — доложил старлей, который явно не знал, что теперь ему делать, и ждал распоряжении. — Дальше по следу мы пока не поднимались. Пройти?
— Подождите пока. На щиколотках у него следы от веревок. — Колосов осматривал ноги убитого, живот, бедра, половые органы. Затем поднялся, обошел кругом еловую корягу, осмотрел, приподнимаясь на носки, каждую развилку сухих узловатых сучьев. — А вот тут что-то вроде к смоле прилипло. Лейтенант, обратите внимание, когда следователь и эксперт подъедут, проследите, чтобы они осмотрели и дерево. У погибшего след от веревки на щиколотках, возможно, его пытались подвесить, перед тем как… Что-то новенькое в этих богоспасаемых местах — вешать людей вниз головой, как баранов, кровь им пускать. — Лицо Колосова, когда он говорил это, было почти жестоким, циничным. — Пускали, надо же… А куда же дели? Таз, что ли, аккуратненько подставили… Тут же лужа должна быть, море… Кроме раны на горле, иных повреждений вроде нет, или все-таки… — Он снова опустился на колени перед трупом, начал осматривать спину, плечи Колоброда, кисти рук. Повернул кисти ладонями вверх, чтобы осмотреть подушечки пальцев, и вот тут-то…
Стоп. Катя напрягла зрение. ТАКОЕ ОНА УЖЕ ВИДЕЛА. И совсем недавно. Это привлекло ее внимание там, у соседей за столом, а потом после припадка Сорокиной напрочь вылетело из памяти. Косой шрам, изувечивший левую руку Олега Смирнова, — розовая ровная линия, перечеркнувшая ладонь.
Точно такая же линия, только свежая, кровавая, перечеркивала теперь и левую ладонь Колоброда.
— Порез, длина примерно сантиметров девять-десять, — Колосов ощупал рану. — Возможно, защищаясь, он схватился за лезвие… за предмет, которым на него было совершено нападение.
— Никита, он не схватился за лезвие, — как тихое эхо, прошептала Катя. — Мне кажется… я видела это. Выслушай меня, пожалуйста, внимательно.
Колосов слушал ее сбивчивые объяснения. Лицо его еще больше ожесточалось. Таким Катя его действительно не видела никогда. Начальник отдела убийств менялся прямо на глазах. И причиной тому — Катя это чувствовала всей кожей — было растущее в его душе бешенство. Быть может, в нем бродил, кипел, бил через край еще не выветрившийся хмель, («С чего это вдруг он напился? — раздраженно подумала Катя. — Этот сейчас нам только не хватало тут!») Может быть, дело было в этом, но и следа теперь даже не осталось в Колосове от той потерянности, за которую Катя так искренне жалела его всего четверть часа назад.