Все оттенки черного
Шрифт:
С улицы донеслось урчание двигателя. Не помня себя, Вера опрометью бросилась вниз по лестнице и, выскочив из дома, столкнулась с поднимающимся на крыльцо Константином.
– Где она?
– Кто? – Куприянов удивленно посмотрел на жену. – Кто она, Вера?
– Где женщина, которая была в доме? Анна!
– Она у нас дома?
Тоска победила. Вспыхнувшие глаза Кота сказали Вере все. Лучше всяких слов.
– Ты ее знаешь?!
Он перебирал черные четки. Взгляд отчужденный…
«Тьма забирает только свое!»
– Ты ее знаешь? – Гораздо
Ответить Куприянов не успел. Дверь особняка медленно открылась, и на крыльцо вышла молодая черноволосая женщина в облегающем черном платье.
– Костя, извини, я приехала, хотела сказать… – Она осеклась.
Из сада донесся детский смех.
Анна, не сводя с поникшей Веры черных глаз, подошла к Куприянову и положила руку ему на плечо. Константин мягко обнял девушку за талию.
«Тьма забирает только свое!»
Вера отвела глаза:
– Я ухожу.
Он рисовал с невероятной, лихорадочной быстротой, словно боялся не успеть. Кисть стремительно летала по холсту, создавая неповторимые и прекрасные контуры обворожительного лица черноволосой и черноглазой женщины.
Анна. Опять она. Всегда она… Может быть, на этот раз ему удастся уничтожить, стереть печать Зла с ее чарующего образа?
В палате царила мертвенная тишина, но он, хотя и был полностью поглощен работой, сумел уловить ее появление.
Анна.
Ивов обернулся, радостно прищурился:
– Ты пришла.
– Ты звал меня, я чувствовала.
На ней было глухое черное платье с длинным, до пят подолом. Очень пуританское.
– Я хотел увидеть тебя. – Он подбежал, провел ладонью по ее щеке, взял за руку. – Ты пришла.
В глазах не было лихорадочного блеска. Счастье.
– Почему ты не хочешь забыть меня, Аркадий? – Грудной, с легкой хрипотцой голос полон грусти.
– Я не могу.
– Ты должен. Забудь. Выбрось меня из памяти.
– Из памяти, может быть. Но из сердца не получится. – Он поцеловал тонкую смуглую кисть. – Пока мое сердце бьется, я буду помнить тебя. Я буду помнить твои глаза и твои волосы, твои ресницы и губы. Я закрываю глаза и вижу только тебя. Я открываю глаза и вижу только тебя.
– Аркадий… – Чарующий голос задрожал. – Ты не должен… Мне больно.
– Я должен показать тебе кое-что. – Ивов покопался и вытащил из кучи бумаг набросок. Единственный рисунок, на котором была изображена не Анна. – Я написал его вчера. Заснул днем, но что-то разбудило меня. Я проснулся, и рука потянулась к карандашу.
Анна пристально посмотрела на набросок. Мягкие линии, точные тени, даже в этой, сделанной наспех работе Аркадий блестяще передал образы. Два лица. Ничем не выделяющийся молодой мужчина с короткой стрижкой и холодным взглядом и юная девушка с гладкими волосами до плеч, тонкими губами и нежной линией шеи.
– Кто они?
– Не знаю, – художник снова взял ее за руку, – не знаю. В последнее время я писал только тебя и вдруг – этот набросок. Я чувствую, это что-то очень важное. Что-то опасное и связанное
– Я услышала, – эхом повторила девушка. Она медленно свернула рисунок, положила его в сумочку, подняла черные глаза на Аркадия.
Каленое железо счастья…
– Ты по-прежнему рисуешь только меня?
– Только тебя, – подтвердил художник. – Я больше ничего не вижу. После того как я познакомился с тобой, я больше не вижу образов, достойных моей кисти. Я не вижу звезд, горящих ярче твоих глаз. Я не знаю, что может быть прекраснее твоей улыбки. Ты мой свет и моя тьма. Ты вознесла меня на чарующие высоты, а потом безжалостно бросила вниз, во мрак. Я познал рай, а теперь ты убиваешь меня.
– Я не хотела, я… – Анна провела пальчиком по холсту на мольберте. – И снова я.
Она не видела, насколько похожи были все работы Ивова, не видела то, что видел он и видела Вера. Или не хотела видеть. Аркадий не просто передавал разные эмоции: грусть и веселье, тревогу и беззаботность, он сумел отразить тысячи оттенков ее улыбки, ее глаз. Запертый в четырех стенах клиники, он не находил другого способа увидеть свою любимую. Свою музу. Свою богиню.
Свою убийцу.
– Я приказал, чтобы после моей смерти все эти работы доставили тебе, – тихо произнес Аркадий. – Если, конечно, они тебе нужны.
– Мне будет очень приятно… – глаза Анны удивленно расширились: – После твоей смерти?
– Это случится скоро, – просто сказал Аркадий. – Я чувствую.
– Ты болен?
– Я умираю.
– Но от чего?
– Ты действительно не понимаешь?
– Я? – Анна беспомощно смотрела на художника.
Аркадий нежно взял ее руки, поцеловал горячие ладони.
– Миллион лет назад ты сказала, что мы никогда не будем вместе. Разве это не причина для смерти?
– Аркадий, я…
– Жизнь кончилась. Все, что ты видишь сейчас, – это агония.
– Не говори так. – Ее полные губы дрогнули. – Скоро ты поймешь, что жизнь…
– Я уже все понял и все решил. – Художник отпустил руки черноволосой красавицы и повернулся к мольберту. – Уходи. Я хочу закончить эту работу.
Современный особняк клиники профессора Талдомского еле угадывался за плотным строем деревьев. Он был тих и умиротворен, как была тиха и умиротворенна вся эта сонная улочка, вырванная чьей-то неведомой волей из московской суеты.
Анна медленно пересекла пустынную мостовую, села за руль своего «Мустанга», привычно включила зажигание, сильно надавила на газ и резко вывела автомобиль на проезжую часть. Она любила так стартовать: быстро, стремительно, чтобы сразу почувствовать силу и напор мощного двигателя, поэтому все ее жесты и движения были бездумны, доведены до автоматизма. Руки знали, как вывернуть руль, ноги не путали педали, глаза машинально проверили зеркальце заднего вида. Анна была спокойна и холодна.