Всё по-взрослому
Шрифт:
Группа отъезжающих состояла в основном из девочек: очаровательных, худеньких, бойких.
– Совсем как тогда, – подумал Егор, вспомнив некстати ту волшебную осень и Веронику Евгеньевну в ней. Их близость тоже вызревала на картошке. Вот только вальсов в их жизни не было, потому, что приходилось соблюдать инкогнито.
Спали студенты вповалку на грубо сколоченных нарах. Сентябрь охапками рассыпал затейливо разрисованные абстрактными узорами листья, а в молодых телах ни на минуту не прекращалось буйное цветение, которому не были помехой ни дожди, ни холод, ни липкая грязь,
Желание причинить хоть кому-нибудь радость будоражило Егору душу. Пусть не саму радость, её предвкушение: блаженный трепет в ожидании пугливого чуда, лихорадочное возбуждение, волнительный азарт, чувственную дрожь. Каждому в юности хочется не тлеть, а гореть.
Как все в его впечатлительном возрасте, юноша бредил желанием любить. И ведь было кого. А приглянулась она, Вероника Евгеньевна.
Учительница вела себя как обычная студентка, хотя была намного старше. Она и выглядела ровесницей: трогательно беззащитной, призрачно невесомой, удивительно хрупкой. Ощущение эфемерности усиливали огромного размера серые глаза, выражающие отчего-то крайнюю степень удручающей меланхолии. Так обычно выглядит неприкаянное одиночество.
Именно по глазам и можно было определить её возраст.
Сквозь её прозрачную бледно-голубую кожу явственно просвечивали мраморные узоры кровеносных сосудов. Удивительно упругую грудь она никогда не подвергала насилию: дерзкие бугорки аппетитной формы самостоятельно удерживали устойчивую выпуклость. Соски яростно рвались наружу сквозь податливую ткань лифа.
Рядом на лежанке они оказались не совсем случайно: Егор намеренно выстроил цепочку событий, предшествующих этому.
От спящей женщины исходил удивительный аромат, вдыхая который можно было сойти с ума от избытка желаний.
Стоит ли описывать банальное стечение обстоятельств, которые не могли закончиться иначе как любовью: ведь он мужчина. Во всяком случае, мог им стать с помощью Вероники Евгеньевны.
Если женщина захочет его разглядеть.
Вероника Евгеньевна против воли млела в присутствии Егора. Юноша сгорал в пламени страстей даже на расстоянии.
На картошке они вели себя чинно, разве что шёпотом обнимались, когда никто не видел, но потом, дома, в её уютном гнёздышке… что же они вытворяли!
Как же смачно в сумеречной мгле его обнажённый силуэт, грозно нависавший над поверхностью кровати, сосредоточенно вколачивал в стонущую под его тяжестью лакомую неподвижность нечто весьма важное.
Он помнил томные сдавленные стоны, протяжное, с нарушениями ритма и глубины порывистое грудное дыхание, ритмичный скрип матрасных пружин, перемежающийся сочными звуками, причудливо мелькающие в сполохах отражённого света тени на светлых обоях и простынях.
Помнил расплывчатые контуры обнажённой грации с воздетыми к небу руками в отражённом от стен лунном свете, изумительно совершенные, изысканно роскошные: осиную талию, широкие бёдра, высоко вздыбленную грудь, бледно-голубую, с блёстками влаги удивительно бархатистую кожу.
Что было – то было. Быльём поросло. Это далёкое прошлое. Рите он ни разу не изменял. Разве что мысленно.
Какой мужчина
Перед женой и совестью он был невинен как новорожденный младенец.
Преподаватели и студенты на пункте отправки выглядели одинаково – как туристы.
Рита неуловимо напомнила ему Веронику Евгеньевну: такая же стремительная, улыбчивая, стройная, такая же грудастая. Да и глаза… как тут не влюбиться?
– А спать, спать вы будете отдельно, – спросил Егор, отчего сердце ускорило ритм.
– Откуда мне знать. Каждый год по-разному. Давай прощаться. Так, шестой отряд, занимаем места в салоне автобуса! Виктор! Савельев, вам отдельное приглашение! Всё, Егорушка, чмоки-чмоки. Адрес совхоза оставила на письменном столе. В выходной можешь подскочить, если будет желание и время. Целоваться не будем, неудобно.
– Неудобно что?
– Это же дети. Не надо их провоцировать.
– Вот оно что!
– Уж не ревнуешь ли ты, проказник?
– Ладно, проехали. В щёку-то можно?
Когда автобус отъехал, Егор почувствовал как нечто неуютное, тревожное, энергично внедряется в мозг, причиняя душевную муку.
Савельев.
Виктор.
Больше жена ни к кому индивидуально не обращалась. И смотрел он на Риту как-то не так, по-особенному, мимолётом что ли, но цепко, словно проколоться боялся. Опять же, до руки её дотронулся, когда в автобус садился.
Самоуверенный, ладно скроенный, крепкий. Совсем как он в молодости.
Егор задумался. Начал припоминать детали прощания, подгоняя мимолётные наблюдения под сиюминутные ощущения.
Он всегда сомневался, даже в том, что сам завоевал чувства Вероники Евгеньевны. Она могла ловко манипулировать его незрелыми эмоциями. Женщины умеют выдавать свои цели и помыслы за желания самого мужчины.
Веронике нравилось ощущать всей ладонью его приподнятое настроение. Ещё больше – руководить нескромными желаниями. Казнить или миловать – решала исключительно она. Но Егор был уверен в личной способности запросто высекать искру неистового женского вдохновения и любопытства, в личном праве принимать за двоих решения, в умении возбуждать страсть до точки кипения, до помутнения в мозгу.
Похоже, он ошибался. Как тогда, так и сейчас.
Странного характера дрожь прокатилась по телу, причиняя телесное и духовное страдание, выводя из равновесия. Он не слепой, скорее всего, правильно расшифровал настроение жены. Мальчишка явно откликнулся на едва уловимые знаки внимания, загадочно улыбаясь в ответ на чувственную приманку. Основной инстинкт ошибается редко.
– Вряд ли это была случайность! Что мне с этим предчувствием делать, на стенку лезть? А если ошибаюсь? Отчего самое важное выясняется в конце, когда изменить ничего невозможно, когда жизнь состоялась, когда все мелодии сыграны, даже звуки вальса и близость в танце не прибавили счастья, лишь усилили драматизм ситуации? Почему жизнь мимолётна и в значительной мере случайна?