Все повести и рассказы Клиффорда Саймака в одной книге
Шрифт:
Тот на кладбище работал лопатой, и руки его покраснели от стертых до крови мозолей.
— Тут неглубоко, — проговорил священник, — но тела скроет. Я сделал для них все, что мог.
— Буян слег, — сообщил Уоррен.
Слегка запыхавшийся от работы капеллан оперся на лопату.
— Странно все-таки. Странно даже подумать, что он мог заболеть— такой большой, такой громогласный… Он казался оплотом силы.
Уоррен взялся за черенок лопаты.
— Я закончу, если вы пока приготовите их. Я как-то не могу… Просто руки опускаются.
Капеллан
— И все же любопытное дело с этим юным Фолкнером.
— Вчера вы сказали, что ему чуть получше. Вам это не померещилось?
Капеллан покачал головой:
— Я заглядывал к нему — температура упала, он пришел в себя.
И они уставились друг на друга, стараясь скрыть проблеск надежды, вдруг засветившийся у обоих в глазах.
— Так по-вашему…
— Ничего подобного, — возразил Барнс.
Но состояние Фолкнера с каждым днем улучшалось, и через три дня он уже смог самостоятельно сесть, а через шесть — стоял бок о бок с двумя другими у свежей могилы, где только что схоронили Буяна.
Теперь их осталось трое — трое из двадцати шести.
Капеллан закрыл молитвенник и спрятал его в карман. Уоррен взялся за лопату, а двое других молча смотрели, как он неторопливо, методично и старательно закапывает могилу: торопиться уже некуда. Наконец он бросил на холмик последнюю горсть земли и аккуратными хлопками лопаты выровнял его.
А затем, все так же молча, трое живых рука об руку зашагали вниз по склону, к белым шатрам палаток.
Они хранили молчание, будто вдруг осознали священный смысл тишины, повисшей над равниной, над лагерем и над этими тремя — из двадцати шести — уцелевшими.
— Да нет во мне ничего особенного, — огрызнулся Фолкнер, — Я ничем не отличаюсь от остальных.
— А должно быть, — настаивал Уоррен. — Вы же побороли вирус. Он поразил вас, но вы вышли из этой переделки живым. Должно же быть этому какое-то объяснение!
— Но вы-то двое даже не заразились! — возразил Фолкнер — Этому тоже должно быть какое-то объяснение.
— А вот это еще неизвестно, — негромко заметил капеллан.
— Мы все перебрали, — Уоррен сердито зашелестел страницами заметок. — Вытащили на свет все, что вы сумели припомнить, — разве что вы утаили нечто такое, что нам следовало бы знать.
— Да зачем же мне что-то утаивать?
— Вот ваша детская медицинская карточка, — продолжал Уоррен. — Все как обычно: корь, небольшой коклюш, простуды… боязнь темноты. Питание обыкновенное, нормальное отношение к учебе и общественным обязанностям. Все как и у любого другого — и все-таки где-то там таится разгадка. В том, что вы делали…
— Или даже в том, что он думал, — подсказал Барнс.
— А? — не понял Уоррен.
— Те, кто мог бы нас просветить, находятся где-то на склонах этих пригорков, — растолковал Барнс, — Мы с вами, Уоррен, блуждаем на ощупь во тьме неведения. Медик, психолог — пусть даже экзобиолог или социолог — могли бы выудить отсюда нечто путное. Но все они мертвы. А мы с вами
— Да знаю я, знаю! Просто мы стараемся сделать все, что в наших силах.
— Я сказал вам все, что мог, — вмешался Фолкнер. Голос его звучал напряженно. — Все, что знаю. Я сказал вам такое, в чем при иных обстоятельствах нипочем бы не признался.
— Мы знаем, дружок, — ласково откликнулся Барнс, — Мы не сомневаемся в вашей искренности.
— Где-то, — стоял на своем Уоррен, — где-то в жизни Бенджамина Фолкнера кроется разгадка — разгадка, которая нужна всему человечеству. Что-то осталось незамеченным. Вы что-то упустили из памяти и не сообщили нам. А скорее всего, сказали, но мы не обратили внимания, не распознали ответ.
— Или, — подхватил Барнс, — это мог бы определить лишь специалист. Может, это лишь странное своеобразие его организма или мышления. Какая-нибудь крохотная мутация, о которой никто и не подозревает. Или даже… Уоррен, помните, мы говорили о чуде?
— Меня от этого уже мутит, — подал голос Фолкнер, — Вы целых три дня гоняете меня взад-вперед, прощупываете со всех сторон, задаете множество вопросов, разобрали по косточкам каждую мою мысль…
— Давайте-ка еще раз пройдем последний отрезок, — устало выговорил Уоррен, — Когда вы заблудились.
— Да мы проходили это уже сто раз!
— Ну еще разок. Всего лишь раз. Итак, вы стояли на тропе и тут услышали приближающиеся шаги.
— Да не шаги, — заметил Фолкнер, — Поначалу я не понял, что это шаги. Просто звуки.
— И они вас напугали?
— Напугали.
— Чем?
— Ну-у, темно, да еще заблудился и…
— Вы думали о туземцах?
— Ну да, время от времени.
— А может, чаще?
— Чаще, — согласился Фолкнер. — Наверное, все время думал. Пожалуй, с тех самых пор, как понял, что заблудился. В глубине души я постоянно о них помнил.
— Но в конце концов поняли, что это шаги?
— Нет. Не понял, пока не увидел туземца.
— Только одного?
— Только одного. Старика. Мех у него был совсем седой, а лицо пересекал шрам. В темноте шрам выглядел рваной белой полоской.
— Вы уверены насчет шрама?
— Да.
— И насчет возраста?
— Он выглядел старым. Весь седой, с головы до ног. Шел медленно, прихрамывая.
— И вы не испугались?
— Ну конечно испугался, но не так сильно, как ожидал.
— И убили бы его, если б могли?
— Нет. Убивать его я бы не стал.
— Даже ради спасения собственной жизни?
— Да, разумеется. Но я не думал об этом. Просто… ну, я просто не хотел с ним путаться, вот и все.
— Вы хорошо его разглядели?
— Хорошо, да. До него было не дальше, чем сейчас до вас.
— А вы бы узнали его, если б встретились снова?
— Я узнал его… — Смутившись, Фолкнер умолк на полуслове, — Минуточку… Погодите минуточку.
Он потер лоб ладонью, и вдруг глаза его расширились.