Все повести и рассказы Клиффорда Саймака в одной книге

Саймак Клиффорд Дональд

Но это же непредставимо, твердил он себе, этого никак не могло случиться! Вот он стоит посреди комнаты и все еще не верит своим глазам. Он попытался припомнить последовательно события, приведшие его в эту комнату, в этот дом, шаг за шагом заманившие его в ловушку — если это ловушка, а судя по всему, так и есть. Был агент по недвижимости в Бостоне, рассказавший ему про домик в Вайалусинге: «В точности то, что вы ищете. Стоит отдельно, никаких близких соседей. Милях в двух — деревушка. Если вам нужна прислуга, чтобы приходила раз-другой в неделю для уборки, спросите там. Обязательно найдется кто-нибудь, кого можно нанять. Вокруг домика поля, но их не возделывают уже так

давно, что они заросли кустами и редколесьем. И всего полмили до берега. Захотите поохотиться — осенью будут куропатки и перепела. И рыбалка, если она вам по сердцу…»

«Ладно, подъеду туда, погляжу», — сказал он агенту, и тогда тот стал объяснять ему маршрут и объяснил неверно, с тем чтобы его занесло на дорогу, ведущую к этому дому. А может, все не так? Может, это его собственная вина, может, он попал не на ту дорогу по собственной бестолковости? Думай не думай, а к определенному выводу не придешь. Да, агент объяснял ему маршрут, но было ли объяснение неверным? При создавшейся ситуации его заведомо тянет взять под подозрение все и всех подряд. Но конечно, заманить его сюда, в этом дом, не удалось бы без какого-то психологического нажима, и без ложных советов тоже. Ну не по чистому же совпадению он очутился в доме, куда и до того заманивали людей искусства! Поэтесса, музыкант, романистка, философ — хотя, если вдуматься, философ как-то выпадает из общего ряда. А может, перебил он себя, общий ряд еще недостаточно очевиден? Ему же до сих пор неизвестны профессии Андервуда, Чарли и Джейн. Что, если эти трое выпадают из ряда еще решительнее?

В углу комнаты стояла кровать, а рядом тумбочка и на ней лампа. В другом углу уютной группой собрались три мягких кресла. На стене висели полки с книгами и возле них картина. Удивительно: ему понадобилось несколько долгих минут на то, чтобы признать ее. Она же была его собственная, написанная годы назад…

Бесшумно переместившись по ковру, он встал напротив картины. Одна из тех, которые ему самому особенно нравились, — честно сказать, он ни за что не расстался бы с ней и тем более не стал бы ее продавать, если бы в тот момент его не одолела отчаянная нужда в деньгах.

Герой сидел на заднем крылечке ветхой хижины. Рядом на земле, там, где ее обронили, валялась газета, раскрытая на странице объявлений о найме. Из нагрудного кармана подчеркнуто чистенькой, хоть и поношенной рабочей рубахи торчал уголок конверта — серого невзрачного конверта, в каких рассылаются чеки социальных пособий. Натруженные руки были безнадежно опущены на колени, а может статься, проверяли, не прохудились ли обтрепанные штаны. Лицо покрывала многодневная щетина, седеющие виски отбрасывали мертвенно-серый отсвет на все лицо. Волосы, давно не стриженные, свалялись и спутались, брови были густые, кустистые, а под ними в глубоко сидящих глазах застыло выражение безнадежности. У самого угла хижины пристроилась тощая кошка, к стене был прислонен сломанный велосипед. Человек не смотрел на них — взгляд его был устремлен на заваленный мусором двор и на примыкающий ко двору тусклый серо-коричневый участок, выжженный засухами и небрежением. А вдали на горизонте угадывались прямые, сухопарые фабричные трубы, над которыми вился слабый дымок.

Картина была в тяжелой золоченой раме, и поневоле подумалось, что это не самая удачная окантовка для такого сюжета. К раме прилепилась бронзовая табличка, и не надо было напрягать зрение, чтобы угадать подпись. Он знал назубок, что там сказано:

БЕЗРАБОТНЫЙ

Художник Дэвид Ллойд Латимер

«Сколько же лет назад это

было?» — спросил он себя недоуменно. Пять, а то и шесть? Помнилось, что натурщика звали Джонни Браун. Джонни был славный малый и позировал Латимеру неоднократно. Однако после этой картины, когда бы художник ни вспоминал о Джонни, разыскать того уже не удавалось. Латимер справлялся повсюду, даже в портовых притонах, но и там никто больше не видел Джонни и не ведал, куда он подевался.

Пять, а то и шесть лет назад картина была продана ради куска хлеба. Глупо попрекать себя этим — когда же Латимер рисовал иначе, чем ради пропитания? И тем не менее — вот она, картина. Он попробовал вспомнить, как же звали покупателя, но имя стерлось из памяти.

В комнате был еще и шкаф. Латимер раскрыл створки и увидел новую, с иголочки, одежду, выстроившиеся понизу ботинки и сапоги, аккуратно уложенные на полку головные уборы. Не было и тени сомнения, что все окажется точно по размеру. Те, кто придумал эту ловушку и заманил его сюда, проследили за этим. А в комоде у кровати наверняка найдется белье, рубашки, носки и свитера — именно такие, какие он выбрал бы для себя сам.

«О нас заботятся», — заявила Алиса, а за ней и Инид, когда сидела с ним на диване перед пылающим камином. Тут действительно не может быть сомнений. Никто не желает им зла. Их тут, по сути, балуют как детей.

Но остается вопрос: зачем? Почему восемь, и только восемь, человек, отобранных из многих миллионов?

Подойдя к окну, он выглянул наружу. Окно выходило на задний фасад, и взгляд падал на рощицу призрачных берез. Взошла луна и повисла молочно-белым шаром над темным пятном океана. С высоты Латимер и сейчас различал белые брызги, регулярно взлетающие над валунами.

Надо подумать, сказал он себе. Надо набраться терпения и разобраться в случившемся, выстроить все происшествия последних часов в каком-то определенном порядке. Ложиться бессмысленно — в таком напряженном состоянии он нипочем не уснет. В этой комнате ни до чего не додуматься, а может, и в доме как таковом. Надо найти местечко, где вокруг никого. Кто знает, если выйти на свежий воздух и погулять часок, хотя бы вверх-вниз по подъездной аллее, может, и удастся взять себя в руки…

На пути к входной двери он неизбежно прошел мимо гостиной. Огонь в камине сник до слабого мерцания углей. Из темноты донесся голос:

— Дэвид, это вы?

Он обернулся и всмотрелся в дверной проем. На диване перед камином сгорбился темный силуэт.

— Джонатон?

— Я самый. Почему бы вам не составить мне компанию? Я старый полуночник и вследствие того обречен на долгие часы в одиночестве. Если хотите, на столике есть кофе.

Латимер приблизился к дивану и сел. Разглядел на столике кофейник и приборы, нацедил себе чашечку и осведомился у Джонатона:

— Хотите, подолью вам свеженького?

— Будьте любезны. — Старик протянул художнику свою чашку, и тот долил ее до краев. — Грешен, — сказал Джонатон, — пью это зелье в непотребных количествах. Там в буфете есть бренди. Не плеснуть ли нам в кофе по глоточку?

— Звучит недурно, — согласился Латимер.

Он пересек комнату, отыскал бренди, вернулся с бутылкой, плеснул понемножку в обе чашки.

Устроившись поудобнее, они принялись рассматривать друг друга. В камине одно из поленьев, догорая, распалось на горку углей. Была вспышка, и при свете ее Латимер наконец-то ясно различил черты собеседника: бороду с первой сединой, брови, похожие на клинышки восклицательных знаков, — лицо резко очерченное и вместе с тем благородное.

— Вы, молодой человек, в замешательстве, — заметил Джонатон.