Все приключения мушкетеров
Шрифт:
Итак, он с удовольствием перечитывал первый параграф своего ответа, когда послышался тихий стук в дверь, соединявшую его кабинет с апартаментами королевы. Через эту дверь Анна Австрийская могла во всякое время приходить к нему. Кардинал встал и отпер дверь.
Королева была в домашнем платье, но она еще могла позволить себе быть небрежно одетой, ибо, подобно Диане де Пуатье и Нинон де Ланкло, долго сохраняла красоту. В это же утро она была особенно хороша, и глаза ее сияли от радости.
– Что случилось, ваше величество, – спросил нескольно обеспокоенный Мазарини, – у вас такой торжествующий
– Да, Джулио, – ответила она, – я могу торжествовать, так как нашла средство раздавить эту гидру.
– Вы великий политик, моя королева, – сказал Мазарини. – Какое же вы нашли средство?
Он спрятал свое письмо, сунув его под другие бумаги.
– Они хотят отобрать у меня короля, вы знаете это? – сказала королева.
– Увы, да. А меня повесить.
– Они не получат короля.
– Значит, и меня не повесят, benone. [20]
– Слушайте, я хочу уехать с вами и увезти с собой короля. Но я хочу, чтобы это событие, которое сразу изменит наше положение, произошло так, чтоб о нем знали только трое: вы, я и еще третье лицо.
– Кто же это третье лицо?
– Принц Конде.
– Значит, он приехал? Мне сказали правду!
– Да. Вчера вечером.
– И вы с ним уже виделись?
– Мы только что расстались.
20
Отлично (ит.).
– Он принимает участие в этом деле?
– Он дал мне этот совет.
– А Париж?
– Принц принудит его к сдаче голодом.
– Ваш проект великолепен. Но я вижу одно препятствие.
– Какое?
– Невозможность осуществить его.
– Пустые слова. Нет ничего невозможного.
– Да, в мечтах.
– Нет, на деле. Есть у нас деньги?
– Да, немного, – сказал Мазарини, боясь, чтобы Анна Австрийская не заставила его раскошелиться.
– Есть у нас войско?
– Пять или шесть тысяч человек.
– Хватит у нас мужества?
– Безусловно.
– Значит, дело нетрудное. О, понимаете ли вы, Джулио? Париж, этот ненавистный Париж, проснувшись без короля и королевы, увидит, что его перехитрили, что ему грозит осада и голод, что у него нет другой защиты, кроме его вздорного парламента и тощего, кривоногого коадъютора!
– Прекрасно, прекрасно, – произнес Мазарини, – я понимаю, какое это произведет действие, но не вижу средств привести ваш план в исполнение.
– Я найду средство.
– Вы знаете, что это означает? Междоусобная война, война ожесточенная и беспощадная!
– Да, да, война, – сказала Анна Австрийская, – и я хочу обратить этот мятежный город в пепел; я залью пожар кровью; я хочу, чтобы ужасающий пример заставил вечно помнить и преступление, и постигшую его кару. О, как я ненавижу Париж!
– Успокойтесь, Анна, что за кровожадность! Будьте осторожны; времена Малатесты и Каструччо Кастракани прошли. Вы добьетесь того, что вас обезглавят, прекрасная королева, а это будет жаль.
– Вы смеетесь?
– Ничуть не смеюсь. Война с целым народом опасна. Поглядите на своего брата Карла Первого: ему пришлось плохо, очень плохо.
– Да,
– Тем хуже, per Baccho, [21] тем хуже; я предпочел бы, чтобы вы были француженкой, а я французом: тогда нас не так бы ненавидели.
– Во всяком случае, вы одобряете мой план?
– Да, если только его возможно осуществить.
– Конечно, возможно. Говорю вам: готовьтесь к отъезду!
21
Черт возьми (ит.).
– Ну, я-то всегда к нему готов, но только мне никак не удается уехать… и на этот раз я вряд ли уеду.
– А если я уеду, поедете вы со мной?
– Постараюсь.
– Вы меня убиваете своей трусостью, Джулио. Чего вы боитесь?
– Многого.
– Например?
Лицо Мазарини было все время насмешливым. Теперь оно омрачилось.
– Анна, – сказал он, – вы женщина и можете оскорблять мужчин, так как уверены в своей безнаказанности. Вы обвиняете меня в трусости, но я не так труслив, как вы, ибо не хочу бежать. Против кого восстал народ? Против вас или против меня? Кого он хочет повесить? Вас или меня? А я не склоняюсь перед бурей, хоть вы и обвиняете меня в трусости. Я не сорвиголова, это не в моем вкусе, но я тверд. Берите пример с меня: меньше шума и больше дела. Вы громко кричите – значит, ничего не достигнете. Вы хотите бежать…
Мазарини пожал плечами, взял королеву под руку и подвел ее к окну.
– Смотрите, – сказал он.
– Что? – спросила королева, ослепленная своим упрямством.
– Ну, что же вы видите в это окно? Если глаза меня не обманывают, там горожане в панцирях и касках, с добрыми мушкетами, как во времена Лиги; и они смотрят на это окно так внимательно, что увидят вас, если вы поднимете занавеску. Теперь посмотрите в другое окно. Что вы видите? Вооруженный алебардами народ, который караулит выходы. Все ворота, двери, даже отдушины погребов охраняются, и я скажу вам, как говорил мне Ла Раме о Бофоре: «Если вы не птица и не мышь, вы не выйдете отсюда».
– Но ведь Бофор бежал!
– Хотите и вы бежать таким же способом?
– Значит, я пленница?
– Конечно! – воскликнул Мазарини. – Я уже битый час вам это доказываю.
С этими словами кардинал преспокойно сел за стол и занялся письмом к Кромвелю.
Анна, трепеща от гнева и вся красная от негодования, вышла из кабинета, сильно хлопнув дверью. Мазарини даже не обернулся. Вернувшись к себе, королева бросилась в кресло и залилась слезами. Вдруг ее осенила мысль.
– Я спасена! – воскликнула она, вставая. – О да, я знаю человека, который сумеет увезти меня из Парижа; я слишком долго не вспоминала о нем. Да, – продолжала она задумчиво, но в каком-то радостном возбуждении, – как я неблагодарна. Я двадцать лет оставляла в забвении человека, которого давно должна была бы сделать маршалом Франции. Моя свекровь осыпала золотом, почестями и ласками Кончини, который погубил ее; король сделал Витри маршалом Франции за убийство; а я даже не вспоминала и оставила в бедности этого благородного д’Артаньяна, который меня спас.