Все продается и покупается
Шрифт:
Мохнорылый справился с позвоночником, схватил фрагмент черепа, забросил его в мешок и пополз в сторону, подбирая с пола разлетевшуюся в стороны прочую костяную мелочь.
Я постаралась быстро взять себя в руки, испытывая странное ощущение, будто желудок при этом движении оттянулся, как резиновый, книзу, придавив собою внутренности, а потом, будто отпустило его, подпрыгнул к самому горлу и застрял в не предназначенном ему месте жестким, пульсирующим комом.
До двери я не дошла. Не успела. Возле нее согнулась в три погибели и, подчинившись желудочному бунту, извергла из себя все свои бутерброды,
– Вот оно что! – пробормотала хрипло себе под нос, еще не до конца понимая, что тут творится на самом деле.
Предельно ясно одно: кости в мешке – человеческие останки, оказавшиеся не по зубам здешним чудовищам.
Окружающая меня серость, тусклый свет, уродливые, пьяные подонки и останки сожранного собаками человека... Преддверье ада, по-иному и не скажешь.
Я обернулась – мохнорылый осклабился в жалкой, заискивающей улыбке, стоя на коленях над наполненным вновь мешком. Как ни было плохо мне в этот момент, но на его необыкновенную, синюшную бледность не обратить внимание я не могла. Второй лежал по-прежнему задом кверху там, где свалился, но уже пытался шевелиться, скреб по полу руками и колыхался всей своей жирной тушей.
– Туда! – прохрипела я и указала Сергею... как его, Ивановичу на дверь в комнату.
– Что? – совсем трезво, быстро спросил он и расплылся губами еще шире.
– Иди туда! – повторила я, чувствуя, как с просыпающейся злобой быстро возвращаются силы.
– Ага, прям сейчас! – При всей бледности его хватило на издевку. – Что вы такое говорите?
Он нелегко поднялся и, прихватив мешок, с неожиданной резвостью бросился мимо меня к двери в воротах. Я остановила его боковым ударом ноги в грудину. Мохнорылый всхрапнул, застонал и попятился, прижав обе руки к ушибленному месту. Но не упал, а, пошатнувшись, уже бездумно шагнул вперед. Может, причиной тому был мешок, оставшийся валяться возле двери? Сдержав себя, чтобы не лишить его сознания, я ладонью жестко двинула его в лоб. На сей раз на ногах он не удержался, хлопнулся на задницу и завалился на бок, но тут же перевернулся, поджав под себя колени. С карачек я подняла его за шиворот и швырнула в сторону комнаты.
– Туда, я сказала!
Достав руками косяк, он с трудом переступил через тело приятеля и скрылся с глаз. В комнате грохнул опрокинутый стул и заскрипел топчан от плюхнувшегося на него тела.
Нагнувшись над вяло шевелящимся толстяком, я добавила ему покоя – ребром ладони, несильно, расчетливо стукнула его по основанию черепа. Тело Алексаши слабо дернулось и обмякло.
Сергей Иванович, прислонившись к стенке, сжался на топчане, напоминая бесформенный ком старого тряпья. И только блестящая, обращенная вперед лысина и резиновые подметки валенок давали возможность понять, где у этого фофана верх, а где низ, когда пребывает он в расправленном состоянии. От звука моих шагов он вздрогнул и сжался еще плотнее.
– Смотреть на меня! – гаркнула я, останавливаясь в двух шагах от топчана.
– Вы не смеете! – пискнуло в ответ.
Лысина дернулась, откинулась
– Смею!
Пятерней я ухватила его за щетинистый подбородок, сдавила и вздернула кверху.
– Скот!
Не то чтобы попытаться освободиться, он даже не шевельнулся. Только смотрел на меня, не отрываясь, часто помаргивая лишенными ресниц веками. Ничего, даже страха не увидела я на его скомканном моими пальцами лице. К псовой вони, исходившей от него и в прошлый раз, теперь примешивался новый, тошнотворный запах грязного сортира.
Не в силах больше противиться омерзению, я плюнула в эту поганую харю и поспешно отошла в сторону. И не остановилась бы так скоро, если б не стол, заваленный объедками и ломаными кусками хлеба. Я громыхнула по нему. Сдвинулась убогая посуда, опрокинулись бутылки, покатился стакан.
– Водка! – воскликнул Сергей Иванович.
Расправился, однако, ублюдок! Водки ему жалко стало! Я взяла за горлышко лежащую на боку, выбулькивающую из себя прозрачную жидкость бутылку и шагнула к нему.
– Водочки захотел?
– Чего тебе надо? – ожил он окончательно.
Я вылила на его плешь добрую половину остатков пойла. Он, как умылся, стер ладонями с лица вонючую жидкость.
– Откуда ты взялась на мою голову? – прогундел плаксиво мохнорылый и спустил ноги на пол.
Я отошла, чтобы не поддаться порыву, не шарахнуть наполовину пустой посудой по его макушке.
– Так вы, твари, псов человечиной кормите?
Эти слова я выдавила из себя, как тугой комок, и сразу стало легче дышать. Ярость, переполнявшая меня, пошла на убыль, и в глазах посветлело.
– Нет! Нет! – заторопился он. – Они привозят нам трупы!
– Кто? Трегубов?
– Нет, – он скривился, как от подступивших рыданий, – Стихарь.
Я подняла стул и поставила его на середину комнаты, села напротив топчана. Мохнорылый, обняв себя за тщедушные плечи, весь колотился в мелкой, нервной трясучке.
– Трегубов скоро приехать должен, – сообщил он как себе во спасение прыгающими губами.
Это меня еще более успокоило. И мобилизовало. Ох, непросто все на белом свете! Непросто!..
– Ты помнишь, кто я?
– Да, – кивнул он, – следователь. Знаете, мы ни в чем не виноваты. Мы только выполняли распоряжения. Ну, должны же вы понять, в наше время так непросто найти хорошую работу. А если еще и с документами проблемы...
Он привстал, загоревшись желанием объяснить мне все до последней мелочи тут же.
– Сиде-еть! – прорычала я, тоже привставая.
– Конечно, конечно! – пролепетал он и сгорбатился, с опаской посматривая на бутылку в моих побелевших от напряжения пальцах.
«Нет, это не дело! – осудила я свое поведение. – Если так будет продолжаться, то я убью его за первое же неосторожное слово. Надо брать себя в руки».
Неожиданно для него, а для себя еще более, я поднесла стеклянное горлышко ко рту и сделала большой глоток жидкости без запаха и вкуса. Только слезы, выступившие на глазах, свидетельствовали, что пью я не воду. Глотнув еще, стерла со стекла губную помаду, перевела дух и поставила водку на пол, перед собой, на расстоянии вытянутой руки. Медленно достала сигареты, закурила и сразу почувствовала себя лучше.