Все против попаданки
Шрифт:
Упрек я приняла к сведению. Что же, он был справедлив. Крестьяне не разорятся.
Открылась дверь, вошла сестра Эмилия — подслушивала она нас, что ли? Но дверь тяжелая, сомнительно, — мать-настоятельница кивнула на стоящий в углу шкаф, и сестра вытащила оттуда и молча передала мне небольшую кипу бумаг. После чего сестра Эмилия невежливо развернула меня к двери, и перечить я не стала. Матери-настоятельнице нужны были отдых и покой.
Отец Андрис ждал меня возле кельи.
— Благословляю, сестра, — улыбнулся он. — Мать Изабель скоро покинет нас, но я спокоен. Послушание
А ведь этот хитрый лис приложил к моему назначению руку, подумала я. Как бы не он полностью вел мать-настоятельницу к этому решению, над этим тоже стоит хорошенько поразмыслить.
В коридоре не было никого, а отца Андриса я все равно искала.
— Недостойна, святой отче, — покачала головой я. В руках у меня были бумаги — те, возможно, которых мне недоставало. — Вы же знаете почему, — добавила я, надеясь, что он оценит намек.
— То, в чем единственно грешны вы, сестра, сделано было во благо, — туманно ответил он. Я едва не зашипела от досады. — И то не грех, что исправимо.
«Вот ты мне сейчас невероятно помог», — скривилась я в сторону, и сестра Шанталь на меня тотчас зашикала. Вся надежда была на то, что я что-то узнаю из документов. И вела ли Милосердная мои мысли или отец Андрис все давно продумал сам, но он указал на бумаги в моих руках.
— Брат Грегор застрелил под утро зверя, вы знаете? — неожиданно сказал отец Андрис, но для меня это уже новостью не было. — У волка в зубах застряла ткань одежды кого-то из бедных жертв. Брат повез показывать его бургомистру. Теперь все кончится, сестра.
— Или нет, — не вытерпела я. Если зверей было два? — А оборотни? У вас нет мысли, что это все же они?
— Не ищите зла там, где его нет, — ответил он загадочно, кивнул и быстро ушел в сторону чадолюбивого крова. Занятия, поняла я, он прервался, но вернулся к детям. А я, а что делать мне? Не множить сущности без необходимости, какой же это был прекрасный совет.
Я свернула в свой коридор и столкнулась с насельницей, выходившей из кельи сестры Доротеи с кипой грязного белья.
— Пришли ко мне Консуэло, сейчас же, — бросила я и скользнула в свой кабинет.
Глава двадцать вторая
В бумагах, которые передала мне мать-настоятельница, не было ни слова о Консуэло, не было и фамилии Гривье. Только документы монастыря и гербовые свидетельства на имущество, а также списки монахинь и насельниц. Я просмотрела — шестнадцать женщин, которых мы приняли последними, как и говорил брат Грегор; все они прибыли из другого такого же работного дома нашего епископата после того, как у нас появились дополнительные помещения.
Я смотрела в договор, не видя строчки и буквы. Узнать, что это за документ, я могу только от Консуэло. Если, конечно — всегда это «если» в условиях критического недостатка информации — ей будет понятно, о чем речь. Если она захочет говорить со мной. Если не испугается — чего именно, не так уж и важно. Если сестра Шанталь не намудрила что-то в одиночку — зачем? Знает ли об этом мать-настоятельница? Знает ли об этом отец Андрис, об этом ли он говорил, намекая на исповедь, или грех сестры Шанталь состоял
Как мне заставить Консуэло стать откровенной? Она может мне ничего не объяснять, но она не сможет не торговаться?
Тереза, Микаэла и Пачито, и сама Консуэло. «Богемка». Три года без малого пробыла на улице. Сестра и двое ее детей — в договоре, но Консуэло никак не тянет на мать девочек. В этом все дело? Понять бы. Что практически нереально.
Дверь открылась неслышно — Консуэло умела появляться ниоткуда. Красивая, яркая, бойкая, ничего не боящаяся. Я считала, что причина этому — жизнь на улице, но кто сказал, что это правда, а не часть легенды, которую знали все?
Сестра и двое ее детей. Генетика — беспощадная штука, но заодно и шутница. Консуэло и Тереза и в самом деле похожи. Понимает ли это кто-то еще, кроме меня?
— Садись, — негромко приказала я и, дождавшись, пока Консуэло умостится напротив, подвинула к ней договор. — Ты же грамотная, читай.
Она протянула руку, придвинула бумаги к себе, и читала она очень быстро — не водила пальцем по строчкам, не проговаривала слова, она читала точно так, как в мое — прежнее — время читали все образованные люди. Встречались мне, правда, и те, кто читал с трудом… Но чаще — те, кто читал невнимательно. Консуэло же изучала текст, чуть покачивала головой, кривила губы, но не отвлекалась. От того, что было написано в договоре, зависело многое.
Я предполагала, что она удивится, о чем-то спросит. Она действительно спросила.
— Вы наконец-то отпускаете нас, сестра?
— Вас никто не держит, — я закусила губу — так, чтобы не слишком менять выражение лица. — Я могу написать это на любой стене: вы свободны. Каждая из вас. Любая.
Губы Консуэло дрогнули, я же была бесстрастна. Я должна заставить ее со мной торговаться, иначе эта тайна сведет меня в могилу. Или потому, что я знаю чересчур много, но скорее потому, что мне не известно ничего.
— Воля лишь ваша, быть здесь или в ином месте, — продолжала я. Дойдет до нее — поймут и остальные? Нет, сделать человека счастливым, повторяя, что счастье зависит только от него самого, невозможно, пока у него стереотипы. На что это похоже? Купи квартиру, женись, роди детей. Не «задай себе вопрос, чего же ты хочешь» — бесполезно, это ввергает в ступор. «Ты до сих пор одна», «как же дети», «ну хоть роди для себя» — может быть, мне стоило овдоветь, чтобы я поняла: все неважно. Я была счастлива так, как не были остальные, я жила с этим счастьем воспоминаниями, и будь я проклята, если мне этого не хватало.
Но других жить своим умом я не научу. Разве что как настоятельница? Семья, жилье, дети, образование, деньги. Здесь почти ничего из того, чем жили люди в том, куда лучше знакомом мне времени, не доступно. Кроме…
Я перевела взгляд на чашу — она стояла, никем не тронутая, манящая, полная богатств. Золото лепреконов, но кто бы об этом знал? Потом я, специально загадочно улыбаясь, посмотрела на Консуэло в упор. Та выдержала первую психическую атаку с поразительным спокойствием — она пришла сюда не за тем, зачем ее позвала я.