Все радости жизни
Шрифт:
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Камаевы приехали в деревню первым автобусом, нагруженные двумя увесистыми сумками. Посуду нужную прихватили, кое-какой инструмент, продукты, рабочую одежду. Все самое необходимое, а набралось. От остановки шли быстро и по привычке, и от нетерпения поскорее приняться за дело и наверстать упущенное. Второго или третьего июля позвонили
Покупке дачи Раиса Петровна противилась всю зиму:
— Саша, зачем тебе это надо? В квартире тесно, да?
— Просторно, — посмеивался он, — но скучно. Ни дров поколоть, ни воды принести, ни в огороде покопаться. А без физического труда человек становится ленивым, у него мускулы дрябнут. Ты задумывалась над тем, почему горожане держат столько собак? Говорят, Рябинин заразил своими «Верными друзьями» и Троепольский — Белым Бимом. Че-пу-ха! Люди заводят догов и бульдогов, чтобы те их выгуливали. И не смейся — я дело говорю.
Сколько таких перепалок было, но Раиса Петровна с первого разговора, когда Александр Максимович еще издалека начал наводить ее на нужную мысль, поняла, что возражения будут бесполезны и только раззадорят его. Так и случилось. Добившись согласия жены, он не стал медлить, и приобрели они покосившуюся развалюху с вросшими в землю воротами. Когда смотрели эту «хоромину», Раиса Петровна не поскупилась на краски: дом придется поднимать, баньку ремонтировать или строить новую, ворота менять, печь перекладывать, веранду делать — не разместиться всем в одной комнате.
— Все успеем, Рая, какие наши годы, — весело пообещал Александр Максимович.
Раисе Петровне пришлось утешиться тем, что дом недалеко от автобусной остановки, на тихой улице, соседи хорошие. В общем-то тоже немало для такой ответственной покупки. Кое-что провернули до отпуска — по вечерам и в выходные дни. Работали всей семьей: и покрасили потолок, оклеили стены обоями, все выскоблили и вымыли. Теперь решили приготовиться к ремонту бани. Очистка двора не входила в планы, но как удержаться, если ходишь по нему и спотыкаешься. Час поработали — и двор будто просторнее стал. Вымахавшие едва ли не в рост человека травы, накопившийся годами мусор — все вынесено в дальний угол огорода.
— Ну вот, — подвел Александр Максимович итог, — одно полезное дело закончили.
— Не совсем. Надо в огороде вдоль забора траву убрать и дорожку к колодцу расчистить, — возразила Раиса Петровна.
— Раз плюнуть! — бодро заверил жену Александр Максимович.
— Смеешься? Подожди, я тебя до вечера еще умотаю. Не будешь похохатывать.
— Буду, Раечка, буду. Я сегодня счастливый! Я сегодня до дела дорвался! Хм, когда-то я тебя Раечкой про себя называл, а теперь и вслух могу. Отчего бы это, а?
— Оттого, Саша, что избаловала я тебя. Трудись давай — ишь устроил перерыв за разговорами.
Едва расчистили дорожки, Раиса Петровна
— Пойдем приберем за воротами.
Он рассмеялся:
— С тобой не заскучаешь!
— Тебе двигаться хотелось — вот и забочусь.
Бревна и доски шофер привез без них и свалил как попало. Потянули одно бревно — не подается. Другое — тоже.
— Подожди, Саша, лом принесу.
— Так справимся.
— Справишься тут, — Раиса Петровна убежала за ломом, а когда вернулась, одно бревно было поставлено на попа. Александр Максимович небрежно придерживал его и довольно улыбался. Раиса Петровна ахнула: — Ну и силен у меня мужик! Ну и силен! Да как ты его вытащил-то?
— Глаза боятся — руки делают. Понесли? Вот видишь, как у нас хорошо получается, а ты хотела меня, как Полухина, в четырех стенах заточить.
Старого знакомого, Петра Николаевича Полухина, они навестили неделю назад. Вспомнили вдруг, что пропал человек, нигде не показывается, и решили узнать, в чем дело. Узнали…
До войны Петр Полухин плотничал и успел столько домов поставить, что и не сосчитать. «У Петра глаз верный и руки золотые», — говорили люди. И правильно: так одно бревно к другому подгонит, так раму вставит, что и конопатить не надо. Уважали Петра Полухина и за тихий, ровный характер, за то, что крепко держал слово. Через месяц после начала войны призвали Полухина в армию и — на фронт, через Ладогу, на Карельский перешеек, где еще до него вгрызлись в землю солдаты, чтобы стоять здесь до сорок четвертого года. Ему не повезло. Недели три всего и повоевал. Рванул рядом снаряд, взрывная волна хлестнула по глазам, швырнула на землю, и наступил для Петра Полухина полный мрак.
В госпитале, уже за кольцом блокады, продиктовал сестре письмо, рассказал жене о своем положении, спросил, примет ли его. Если нет, будет проситься в дом инвалидов. «Не надо об этом, — возразила сестра. — Как не примет? Вы еще молодой и красивый». Полухин комплимент мимо ушей пропустил и еще раз сказал, чтобы написала все в точности. В войну почта не спешила. Показалось Полухину, что год прошел, пока получил ответ. Прослушал его, попросил перечитать и догадался, что сестра ни о недуге его, ни о доме инвалидов ни словечка не царапнула. Второе послание сочинял с солдатом. Оно пришло домой через две недели после возвращения Полухина. Приняла Мария мужа, поплакала, поголосила, но приняла, куда денешься.
Быстро вернулся из армии Петр Полухин. Пять месяцев всего и отсутствовал. Радоваться бы ему, что снаряд не разнес его в клочья, что жена верной осталась и сын родился, а хмур Полухин и невесел. Какая к черту радость, когда стал для семьи обузой, ходить самостоятельно и то не может. Раньше, бывало, калитка не закрывалась, шли к нему днем и ночью: «Петр Николаевич, пособи! Петр Николаевич, пойдем посмотрим, как лучше сделать!» Теперь только Мария калиткой хлопает. Сидит, курит целыми днями Полухин, прикидывает, как жить дальше. А толку от дум этих! Нет глаз и не будет, без них и руками делать нечего, разве что цигарки свертывать и хлеб в рот отправлять, женой заработанный.