Все радости жизни
Шрифт:
Однако со временем душевное смятение преодолел, а через несколько лет и вовсе удивил людей. Рядом со старой избушкой дом начал рубить Петр Полухин, большой — три окна на улицу! Не верили вначале, толпами приходили, хвалили и удивлялись. Надоело отвечать на вопросы, слушать досужие советы, изменил распорядок дня: днем отсыпался, ночью строил. Сам стены срубил, потолок и пол настелил, косяки подогнал. Чтобы делать рамы, станок специальный придумал, и собрали ему такой станок любопытные и отзывчивые мастера. Построил и возгордился, уважение к себе почувствовал. С пылу-жару колодец выкопал и оборудовал,
А получил новую квартиру, въехал в нее и нигде больше не появлялся. Зачем? Туалет под боком, ванна тоже. Раньше вышел во двор и задержался, дело какое ни есть нашел. Пошел покурить — и снова подышал чистым воздухом. Теперь тоже можно курить на улице, да стесняется. В своем доме его никто не видел, а тут два этажа окна распахнули. Лучше уж не показывать свою убогость. Так решил Петр Николаевич, и не могли Камаевы убедить его в том, что нельзя себя заживо хоронить в квартире.
— Рая, может, на него Симонову «натравить»? Она кого хочешь расшевелит.
— Не знаю, Саша… Я думала врача попросить.
— Что врач? Он психологию слепых не знает… — Камаев замолчал, прислушиваясь.
По улице кто-то шел. Кажется, сосед, его тезка Александр Данилович… Он.
— Здорово, работнички! Когда пожаловали?
— Здравствуй, Александр Данилович! Утром. Ты еще спал.
— Ха! Я поднялся, когда ты девятый сон смотрел. Баньку думаешь строить?
— Где там строить? Подлатать маленько. У тебя печника нет ли хорошего на примете?
— Есть. Только легонький больно.
— Тогда не надо. Своего позову. Тихий он, правда, но печка — дело серьезное, пусть тихо, лишь бы не лихо, чтобы не переделывать потом.
— Оно так… Матки-то сгнили. Новые есть ли у тебя?
— Железные поставлю. Из труб.
— Железные?!
— А что? Стукнусь, так не сломаются.
— Все смеешься, сосед?
— Не совсем. Вставай с корточек-то. Пойдем на крылечко.
— Пойдем… А ты как узнал, что я на корточках сидел?
— Так не молоденький. Косточки-то пощелкивают.
— Не молоденький, верно. На пенсии уже. Перед уборкой вот попросили помочь, так борта наращиваю. Вчера задержался после обеда, заведующий мастерской на меня рот и открыл. Я выслушал его, кепку козырьком назад и пошел. У него голос сразу растаял. Вернись, говорит, Данилыч, я пошутил. Я ему: я тоже пошутил. На том и помирились. Хорошо быть пенсионером: улыбаешься, кому хочешь, здороваешься, кто сердцу мил… А ты что-то все сам и сам. Неуж и бревнышки один таскал.
— Со мной, — вступила в разговор Раиса Петровна, — а от досок отстранил. Ты, говорит, споткнешься и ногу сломаешь, что я тогда буду делать?
— А сам не боится упасть? — поинтересовался сосед.
— Так я осторожно хожу, а она носится.
— Сдается мне, что как ни осторожничай… Доведись до меня, я бы и в своем доме дверь не нашарил.
— Это так кажется, а помучишься — всему научишься.
— Вы бы посмотрели, как он дрова колет! — похвалила мужа Раиса Петровна.
— Что? Дрова?!
— По две машины за зиму сжигали когда-то, и колол все сам до последнего сучочка. Сын Юра в шестом уже учился, когда однажды выскочил на улицу со слезами на глазах; «Папа, дай топор! И больше колоть не будешь — я сам большой!»
— И пилить можешь? — полюбопытствовал сосед.
Александр Максимович рассмеялся:
— Пилить меня тетка Анна с пеленок приучила. Я, конечно, криво веду, а она сердится: «Куда гнешь, окаянный! У, чтоб тебе повылазило!» Да ты не удивляйся. Я с детства слепой и ко всему привык, а вот перед твоим приходом мы Нину Петровну Симонову вспоминали. Она уже после войны, взрослой, зрение потеряла — опрокинула на себя кастрюлю с супом. Из школы пришлось уйти, поработала несколько лет заведующей детским садом, а в сорок девятом году пришлось поехать в Одессу к Филатову. Пробыла там полтора месяца, и глазной бог сказал: «Атрофия необратима. Если хотите сохранить остаток зрения — никакой работы, никаких нервных потрясений и никаких лекарств!» Вот тут она и приуныла: учительница, всю жизнь с книгами, а теперь ни заголовок прочитать, ни строчки написать. «Это не самое страшное, — сказал я, когда пришла за советом. — Научитесь читать по Брайлю». — «Филатов мне то же говорил, а у меня один объем брайлевской книги дрожь вызывает. Да и не научиться мне». Показал ей, как это делается, рассказал о приемах чтения и письма — овладела тем, и другим, ожила и стала ходить по квартирам учить читать и писать других слепых, а потом несколько лет даже председателем нашей первичной организации ВОС работала. Вот так!
— Саша, ты еще о Капустиной расскажи и о Бородиной, — попросила Раиса Петровна.
— Могу для просвещения Александра Даниловича, — охотно согласился он, — Александра Семеновна Бородина совершенно слепая, а сама огород полет, картошку окучивает да еще и корову держит. В доме у нее такой порядок, что Рая все мечтает там экскурсии для зрячих женщин устраивать, чтобы поучились. А Евдокия Васильевна Капустина! В возрасте была, когда грамотой овладела (Симонова ее и научила), и с тех пор дня без книжки не живет. На машинке шьет!
Сосед почесал затылок:
— Да… А как же она машинку заправляет, нитку вдевает?
— Темный ты человек, Александр Данилович, — расхохотался Камаев, — Тащи нитку и иголку. При тебе вдену.
— Век живи, век учись… Другой бы кто рассказал, не поверил… Спасибо за беседу! Побежал обедать, чтобы снова кепку козырьком назад не крутить.
— И я пойду готовить, — спохватилась Раиса Петровна.
Пообедали быстро.
— Хорошо покормила, питательно! — похвалил Александр Максимович жену и примостился на диване.
Через минуту в домике раздалось тихое посапывание. Раиса Петровна усмехнулась, быстро вымыла посуду и присела к мужу:
— Камаев, ты спать сюда приехал? Вставай-ка давай!
— Неужели заснул? — тут же вскочил он.
— Ты в этом сомневаешься? Чем займешься?
— Пойду печку разбирать.
— А я посмотрю, что под полом делается. Пошли, Камаев, хватит вылеживаться. Вот тебе рубашка, платок на голову, а то потом волосы не промоешь.
Александр Максимович пошел в баню, нащупал печь, трубу, похвалил про себя сына — самые верхние кирпичи были им сняты, громоздиться наверх не надо. Взялся за первый, расшевелил, вытащил. За вторым потянулся и не заметил, как несколько часов пролетело. От работы оторвал бодрый голос соседа: