Все случилось летом
Шрифт:
С ним они пахали, обрабатывали поля, которые окружают дом Дамбрана, с Салнисом хлебнули беженского горя на чужих дорогах, а после войны вместе воротились из Курляндского котла во двор этого дома. Тогда Дамбран напоил конягу из единственного оставшегося у него ведра водой родного колодца, добавив немного мучицы, и тут же, без промедления, запряг в плуг: заждалась земля, иди, Салнис, иди, дружок…
Что будет с Салнисом?
Вчера нагрянула комиссия: председатель, зоотехник, еще какие-то незнакомые Дамбрану люди. По одной выводили из конюшни всех лошадей, разглядывали, сверялись
А снег все шел и шел… Во дворе поверх старого слоя лег новый, белый и чистый. Когда Дамбран по тропке брел в конюшню, ему казалось, что ноги утопают в пуху. И солнце светило ясное, как будто радовалось погожему дню.
Дверь конюшни была открыта, и Дамбран увидел свою сестру Кристину. Она была единственным человеком, оставшимся с ним, — вела хозяйство, помогала по конюшне. Брат с сестрой настолько привыкли друг к другу, что обходились без слов. Однако на этот раз Кристина, озабоченно оглядев брата, не утерпела все-таки, сказала:
— Чего это ты такой… чудной…
Дамбран не ответил. Отяжелевшей, замедленной походкой прошел он в дальний конец конюшни со стойлами по обеим сторонам. Салнис стоял, понуро свесив голову, хотя в яслях лежала свежая охапка клевера. Конь повернул к нему морду и большими влажными глазами смотрел на старика. Сквозь мутные стекла окна в стойло проникал холодноватый, бледный свет, а с противоположного конца конюшни, словно желтый ручей, струился солнечный лучик и, уткнувшись в почерневшие бревна стены, застывал на них.
И в конюшне Дамбрану было зябко, хотя лоб почему-то покрылся испариной. Он вошел в стойло, потрепал Салнису гриву, пошлепал ладонью по широкому крупу. Салнис ответил на ласку мелким дрожанием, и Дамбран почувствовал, как спокойно бьется жизнь под его ладонью, и руке стало тепло, словно она вобрала в себя частицу этой жизни. Салнис мягкими губами ткнулся в рукав Дамбрана, как будто собираясь о чем-то спросить или что-то сказать, но не умея ни того, ни другого, просто стоял свесив голову.
Старик направился обратно к выходу, но передумал, остановился.
— Салниса напоила?
— А то нет!
— Чего ж он не ест?
Не дождавшись ответа и что-то решив про себя, Дамбран торопливо зашагал к дому. В избе, привстав на цыпочки, он нащупал за потолочной балкой маленький сверток. Развернув тряпицу, Дамбран принялся пересчитывать деньги, от долгого лежания бумажки слиплись, свернулись в плотный ком, а пальцы дрожали, не слушались. Тогда он сунул сверток за пазуху и по заснеженной тропе торопливо зашагал к дороге.
В конце проселка, где росли две ели, он остановился дух перевести. Ветки на елях почти до середины ствола были срублены. Самой темной ночью, возвращаясь домой, Дамбран мог безошибочно сказать: здесь начинается моя земля. Но теперь снег все укрыл, уровнял, и, не будь этих елок, не так-то просто было бы определить, где начинаются угодья Дамбрана. А в общем-то, какая разница — теперь вся земля единая, колхозная земля.
Позади остался дом, обветшавший, обшарпанный, посмотришь на него со стороны
Снег перестал, вокруг было бело и чисто. Дамбран брел по дороге, не переставая думать о Салнисе. Только ничего не мог придумать, мысли путались, одна другой горше.
Начинался лес. Был он когда-то посажен рукой человека, и стройные ели рядами разбегались от дороги. Ветви деревьев сплелись в сплошную зеленую стену, а если нагнуться, меж серых стволов далеко было видно, туда даже снег не смог пробиться, присыпанную хвоей землю прикрывал лишь белый иней. Пройдя еще немного, старик остановился в полной растерянности: через весь лес была проложена широкая просека, а на снегу вдоль и поперек лежали поваленные деревья, кое-где еще дымились синеватые костры. По самой середке просеки, на одинаковом расстоянии друг от друга, вкопаны аккуратные, в дегте вымоченные столбы. На один из них взобрался парень и прилаживал к нему белые изоляторы: с одной стороны — один, с другой — по два. Работал он бойко, столб слегка покачивался.
— Чего они тут затеяли? — сокрушался Дамбран. — Надо же такой лес повалить… Неужто им лугов мало, чтобы столбы вкапывать, провода тянуть?
Он отвернулся — только бы не видеть этот страшный разор, но дым костров нагонял его, стук молотка, доносившийся с верхушки столба, прямо-таки преследовал, и сердце у Дамбрана сжималось от дурных предчувствий: раз уж они с лесом так обошлись, тогда что для них Салнис? Они — это все те, кто обитал за порогом дома Дамбрана, те силы, которые занесли теперь руку и на Салниса, на то последнее, что Дамбрана еще связывало со старой жизнью.
«Не отдам, — подумал с мрачной решимостью. — Ни за что не отдам…»
Пройдя лес, неподалеку от дороги он увидел недавно поставленную здесь лесопильную раму. Трещал мотор, шипели пилы, орали люди, пахло смолой и разогретой смазкой. Снег кругом исполосован был санными полозьями, истоптан копытами. Девчонка сидела на штабеле свежих досок и заигрывала с парнем, должно быть, машинистом, тот все норовил схватить ее за руку. Дамбран смотрел на людей и все никак не мог понять, как они смеют кричать и дурачиться, когда его Салниса забраковали. Неужто им ничего не известно?
Но этим людям решительно не было дела до прохожего на дороге, будто это был вовсе и не Дамбран, с которым случилось такое несчастье, а самый обычный прохожий, — о нем думают, пока его видят, а прошел — и тут же забыли. Немного погодя он повстречался с гурьбой школьников, те посторонились, сняли шапки, почтительно поздоровавшись с ним, но когда старик удалился, дети обернулись с удивлением: он не ответил на приветствие, прошел мимо, даже не глянув на них, какой-то весь потерянный, нахохлившийся.