Всё становится на места

Бонс Олли

— Как это вам удаётся? — изумляюсь я.

— Что именно?

— Вот это. Работать не глядя.

— Это оттого, что я занимаюсь любимым делом, — улыбается Мари. — Такое всегда удаётся легко.

— А почему... хотя, пожалуй, не моё дело...

— Почему башмаки? — догадывается мастерица. — Такая уж у меня была мечта с юных лет. Несмотря на то, что жила там, где не носили обуви, и сама никогда не могла её носить.

А может, не несмотря, а именно поэтому. Мечта — она всегда должна оставаться чуточку недостижимой, даже когда воплощается. Да ты садись, вон там скамеечка у окна. И подбери себе какие-нибудь ботинки, что же ты босиком.

В этом необычном месте я и вправду забыл, что одет лишь в простыню.

— Простите, Мари, не могу взять ботинки. Мне нечем заплатить.

— Возьми просто так, мне будет приятно, — улыбается она. — А что касается платы, если уж настаиваешь, дела у меня всегда найдутся. Я не очень-то люблю подниматься по улочкам, а надо бы отнести пару заказов.

— Согласен, — говорю я и принимаюсь рассматривать полки.

Ботинки выглядят весёленькими и яркими. Мари в каждой паре использует не меньше двух цветов. Вот голубые с язычком-облаком и носком-солнцем. Вот искусно вырезанные из зелёной кожи разных оттенков, будто сшитые из ажурной листвы, с деревянной подошвой. Вот тёмно-сиреневые, как полуночное небо, расписанные звёздами и кометами.

Наконец моё внимание привлекает серая пара, выглядящая не такой броской. У этих ботинок шнурки, швы и подошвы цвета василька. Я примеряю, и они садятся как влитые.

Тем временем хозяйка мастерской подъезжает сзади, и я чувствую её руку на своих волосах.

— Сиди смирно, — просит она.

Я слышу щелчки ножниц.

— Так-то лучше, — наконец сообщает Мари. — И не посещай больше того, у кого ты стригся в последний раз. Если у этого человека и есть таланты, они лежат в другой области. Ну-ка встань, дай на тебя поглядеть.

Я послушно встаю и поворачиваюсь влево-вправо, принимая торжественные позы.

— Тебе осталось только подобрать костюм, — довольно произносит Мари и вновь берёт недошитый башмак. — У дедули Йоргена. Как раз занесёшь ему свёрток от меня, а то ведь я думала, как бы передать. Мне подниматься наверх трудно, а он не может спуститься, потому что на днях умер.

— Умер, но костюм мне продаст? — уточняю я.

— Конечно, — кивает хозяйка мастерской. — Даже не сомневайся.

— Мари, — говорю я умоляющим голосом. — Мари, что это за место?

Мастерица долго смотрит на меня поверх очков, не прекращая работу.

— Это место для тех, кто не мог найти своё место в других местах, — говорит она наконец. — Кому нигде не было места. Кто чувствовал себя неуместно. Здесь самое то.

— И что за народ здесь живёт? К примеру, Леон, почему он рыбак, если в его ведре только пирожки?

— О, Леон очень одарённый рыбак, — Мари приподнимает брови. — Он всегда чувствует, откуда ждать улова. Сегодня он привёл вас. Иногда улов есть, иногда нет, но в любую погоду Леон сидит на берегу

с тёплыми пирожками. Он и меня однажды принёс. Без него не было бы Города.

— Ох, что-то у меня в голове не всё укладывается, — сознаюсь я.

— А ты укладывай постепенно, — советует моя собеседница. — Твой друг уже в порядке, у тебя есть башмаки, но нужен костюм. Потому сейчас ты пойдёшь по Правой улочке к вершине холма. Когда минуешь Кошачий дом, значит, уже скоро. Слева увидишь мастерскую Йоргена. Передашь ему вот это, скажешь, от Мари, — она наклоняется, достаёт из стола свёрток, перевязанный бечёвкой.

Я беру свёрток и выхожу на улицу.

Первым делом меня тянет на площадь. Я рассматриваю дерево в центре, это оказывается дуб. На цветных бумажках, подвешенных к веткам, написаны записки.

«У Альдо красивые глаза», — гласит одна из них.

«Ричил, мне нравятся твои причёски с цветами», — написано на следующей.

«Мари, твои цветочные горшки такие забавные, всегда ими любуюсь», — вижу я на третьей.

«Дидуля ёргин все тибя неновидют», — бросается в глаза четвёртая. А я уж было подумал, что жители Города оставляют друг другу только приятные послания.

Я разворачиваюсь и иду по Правой улочке. Она изгибается то влево, то вправо, то становится почти прямой, то резко поднимается вверх. И впрямь не представляю, как бы здесь поднималась бедная Мари.

Я тщательно рассматриваю все встреченные дома, но не могу понять, какой же дом Кошачий. Если где-то и живут кошки, то их не видно. Прохожу мимо вывески с очками, мимо ювелирной лавки, мимо маленьких и больших домов с колоннами, башенками и балконами.

Один из них привлекает мой взгляд. Точнее, не сам дом, а то, что перед ним творится.

Перед входом расположен небольшой клочок земли, густо усаженный цветами. Листья этих цветов похожи на листья мяты, а стебли, тянущиеся вверх, густо усажены серо-сиреневыми цветками. Среди растений стоит человек, и мне сперва кажется, что он пропалывает сорняки, но вдруг он падает прямо в цветы и принимается там корчиться.

— Что с вами? — спрашиваю я, подбегая. — Вам нехорошо?

Он поднимает на меня жёлтые глаза с вертикальными щелями зрачков. Его верхняя губа подрагивает, и я вижу на ней белые усы, торчащие в стороны. Такие, какие бывают у котов, а не у людей.

Человек встаёт, не принимая протянутую руку, фыркает и уходит в дом, нервно дёргая кончиком хвоста.

Я пожимаю плечами и иду дальше. И вскоре вижу слева большую вывеску: «Лутшая адежда у ёргина!».

Когда я вхожу, над дверью звенит колокольчик. Передо мной большая комната, так густо увешанная одеждой, что цвет стен определить невозможно. Но даже поверхности стен оказалось недостаточно, потому многие вещи прикреплены к цепям, свисающим с потолка, а какие-то висят на больших окнах вместо занавесок. Тут и блузы, и рубахи, и штаны. Нарядные костюмы и рабочие наряды. Карнавальные костюмы и бальные платья. Тёплая одежда и одежда для тёплого времени. Словом, здесь найдется, что надеть на все случаи жизни.