Все там будем
Шрифт:
– Какие же крохи, если двести евро в месяц?!
– пытался подловить кто-то Еремея на явном несоответствии.
– Для нас это сумма, - усмехался Еремей, - а для них крохи!
Люди грустно замолкали, представив, сколько же денег должно быть у тебя, чтобы двести евро были крохами, а Еремей откладывал инструмент и шел пообедать. Ел он всегда дома, а вернувшись, продолжал разговор, словно и не было почти часового перерыва.
– Конечно, - несколько смягчался он после еды, как и всякий мужчина, - я не думаю, что 200 тысяч молдаван продали на органы в этой Италии. Наверняка кто-то и выжил. Но их, я полагаю, держат в заточении. И силой заставляют работать!
– А зачем?
– удивлялся хозяин дома, где Еремей работал, - ведь они все равно в рабстве.
– А чтоб лишних вопросов никто не задавал!
– отвечал уже подумавший об этом печник, любуясь произведенным на людей эффектом.
Эффект и вправду был. Еремей был не только неожиданным, остроумным и оригинальным оратором, - воскресший Цицерон Алексеевки, так назвал его перед смертью сельский учитель, - но и блестящим печником. О его печах слагали легенды. Все знали, что дым из трубы над печью, сто сложил Еремей, выходит совершенно холодным. А это значило, что все свое тепло он отдал дому. Соперники не раз пытались подглядеть, как именно выстраивает этот печник сложные ходы дымохода, но всякий раз запутывались, и горько плакали, бессильно скрежеща зубами. Еще бы! Одна печь стоила почти двести леев [2] . И это давало основания считать Еремея весьма зажиточным человеком. Настолько, что к нему даже вламывались в дом несколько раз воры. Но, ничего не найдя, уходили с пустыми руками.
2
двадцать евро - прим. авт.
– Где ты прячешь деньги, - спросила печника жена после очередного неудавшегося ограбления, - что они их никак найти не могут?
– Гляди сюда, - таинственно поманил Лиду Еремей, и показал пальцем.
– Только никому не слова!
Оказалось, что все ценности Еремей хранил в печке, прямо под огнем. Но сложил он печь так умно, что место, где полыхало пламя, всегда было холодным. Подивившись уму мужа, Лида еще раз благословила Бога за то, что тот ее с правильным мужчиной свел, и отправилась в поле работать. А Еремей пересчитал деньги, и сложил их под огонь, не обжегшись. Это было второй его тайной, которую он даже жене не открыл: огонь с ним ничего поделать не мог, а только гладил кожу, как добрый хозяин - кошку. Потом распрямился, вспомнил об Италии, о которой только все и говорили, да фыркнул. И услышал шаги.
– Папа, - сказала подошедшая сзади дочь Женя, - одолжи четыре тысячи евро. Я в Италию на работу уехать хочу.
ххх
После новостей об озеленения города Бельцы, отстреле бездомных собак в Сороках, и пресс-конференции премьер-министра в местной газете, настала очередь непременной теперь Италии.
– По данным института Института сотрудничества и развития Италия-Молдова, - гнусаво забубнил диктор молдавского телевидения, - число молдавских граждан, незаконно работающих в Италии, может достигать 200 тысяч человек! Председатель Института Дойна Бабенко отметила во вторник на пресс-конференции, что Институт предпринимает меры по поддержке молдаван незаконно находящихся в Италии, но по…
Раздосадованный Еремей выключил телевизор, и прошелся по комнате, сунув руки в карманы. Развенчивать миф об Италии ему стало теперь не совсем прилично. Ведь там, в городе Болонья, работала сейчас его дочь. Удивительно, но Женя добралась до Италии, позвонила оттуда, сказала, что место рабочее для нее нашлось, и стала потихоньку возвращать долги
– Эй, Еремей, - так как это нет никакой Италии, - если там сейчас твоя дочка Женя. Или нет никакой дочки Жени у тебя? А?!
И провожали печника дружным гоготом. Тот от расстройства не только похудел, но даже перестал спать, и работал как-то нервно и неровно. Брака Еремей не допускал, но многие заметили, что дым из его печей стал выходить чуть тепловатым. А, значит, печка не все тепло себе и дому, и людям оставляла. Злопыхатели даже провели эксперимент. Съездили в райцентр, и украли из тамошнего медпункта градусник. И сунули прибор в трубу дома, где печь Еремей после отъезда дочери выложил. Через сутки градусник вынули.
– Плюс два выше нуля, - торжественно объявил другой печник села, Анатол Ткачук, - по системе Цельсия!
Правда, клиентов у него после этого все равно больше не стало, потому что дым от печей Анатола выходил температурой плюс двадцать по системе Цельсия. Но все в селе поняли, что Еремей стареет, и, того глядишь, утратит былое мастерство.
– Послушай, Еремей, - сочувственно сказал как-то приятель печника, фермер Постолика, - почему бы тебе не признать, что ты был несколько не прав, когда утверждал, что нет никакой Италии. Люди, они ведь не звери. Они все поймут, и простят. И, может, перестанут над тобой насмехаться.
– Дело-то не в людях, - признался Еремей, - а во мне самом. Понимаешь, все обрушилось будто. Получается, я много лет рассказывал людям сказки?..
И уж тем более укрепились люди в этом мнении, когда по селу пошел слух, что погостить к родителям, - из Италии!
– приезжает Женя. Случай был уникальный, ведь до сих пор самое большее, что было в контактах между молдаванами в Италии и их родственниками - телефонные переговоры, да денежные переводы! К встрече дочери Еремей приготовился основательно, и даже сложил в ее честь маленький переносной камин. Правда, дым из него шел чуть-чуть, но тепловатый…
ххх
…жена печника Лида вышла из дома на цыпочках, и пошла топиться. Но Еремей знал, что река их у села глубиной от силы полметра, и что прекрасно плавающая жена ну никак не утонет. А жаль. И самому бы утонуть, подумал печник в отчаянной тоске, да сил не хватит. Тосковать было от чего. Встретив вечером, дочь на железнодорожной станции, - приехала, как принцесса, наряженная да с большими деньгами, - родители нарадоваться на приезд Жени не могли. До тех пор, пока она им не рассказала, чем там занимается. А на все вопли материнские, да молчаливый злой взгляд отца, сама зло кричала:
– Ну и что?! Да там все наши, кто помоложе, этим занимаются! А даже если и не открыто собой торгуешь, то все равно с хозяином будешь спать, если захочет! А куда деваться. Домой?! Куда?! Это - дом?! Эх, дома вы настоящего не видели! Это-то не дом, это грязь, дыра, да вечное унижение, Молдавия наша! В Кишинев еще куда ни шло, так ведь на квартиру там денег надо скопить, а где их здесь соберешь?!
Была она вся в отца, и слова бросала резко, как плитку на печь, как делал Еремей, чтоб она, плитка, легла ровно да прочно. И с каждым словом дочери спина его становилась прямее, хоть и понимал, что позора не миновать…