Все тайны Третьего Рейха
Шрифт:
Прошедшие через смерть образовали негласное тайное братство, они имели нечто общее, что навсегда объединяет, — дни войны. Юнгер назвал это странное чувство, вынесенное фронтовиками из Первой мировой, духовным хлебом жертвы. Национал-социалистическое движение, которое Гитлер собрал в партийную структуру, напрочь отметало мир лавочников и бюргеров, оно было ориентировано на юных, готовых в дни мира приносить свои жертвы, то есть сражаться. Это желание не быть буржуа, идти путем воина, выражено у Юнгера такой фразой: «В часы, когда шевелятся внутренние крылья юности, пока её взгляд скользит по крышам домов лавочников, юность должна смутно осознавать, что где-то в дальней дали, на границе неизведанного, на ничьей земле охраняется каждый сторожевой пост». Для молодого Гитлера этот отказ быть тем, чем должно, потому что так положено, можно обозначить одним словом —
Борьба предполагала продолжение военного духовного опыта — бесстрашие перед выбором жить или умереть. Смерть в этом контексте стоит усилить эпитетом «красивая». Красивыми, то есть цельными и полными силы, представлялись ему и дни будущего. Он занимался укреплением своей партии, но одновременно не забывал изначального увлечения. Он рисовал. Он рисовал будущее. Будущие дома. Будущих людей. Будущую Германию. Это была свободная страна свободных людей, победившая, хотя ее назвали побежденной. Мы совершенно напрасно считаем, что молодые люди, прошедшие окопы мировой войны, вышли оттуда циниками и психопатами: они, кажется, стали еще большими романтиками и в то же время обрели здоровый прагматизм. Гитлер в этом плане ничем от них не отличался. Просто до войны он успел начитаться Ницше, Шопенгауэра, Листа и Либенфельса. Армин Меллер приводит характерную особенность этого порожденного войной сознания.
Алькасар, крепость испанских фашистов, осажденная «красными»
Когда в 1936 году, 23 июля, во время осады коммунистами испанских фашистов в крепости Алькасара (Толедо) первые позвонили коменданту Алькасара полковнику Москардо и потребовали немедленной сдачи, аргументируя это тем, что расстреляют захваченного ими сына коменданта, между отцом и сыном состоялся такой вот разговор:
«Сын:„Папа!“
Москардо:„Да, сын, в чем дело?“
Сын:„Они говорят, что расстреляют меня, если ты не сдашь крепость“.
Москардо:„Тогда вручи свою душу Господу, крикни: „Да здравствует Испания!“ и умри как патриот“.
Сын:„Я обнимаю тебя, папа“.
Москардо:„И я обнимаю тебя, сын“».
Командир красных, ожидавший иного результата, опешил. Ему Москардо сказал: «Ваш срок ничего не значит. Алькасар не будет сдан». Мальчика, естественно, расстреляли. У красных и испанских фашистов эстетика и принципы были разными. Меллер добавляет: «Героями действия являются две отдельные, четко обозначенные фигуры: полковник и его юный сын (а не подвергшееся военной угрозе население провинции). Все разыгрывается в „холодном стиле“ и с приглушенными эмоциями. Каждый стремится сыграть свою роль (а не выполнить миссию). Все пронизано напряжением юности (сын, говорящий: „Папа“) и смерти (угроза расстрела). И все это происходит на фоне так мало знакомой туристам „черной Испании“ с тусклой, как дождь, глиной, закрытыми лицами и, конечно же, смертью». Таковы были герои тех лет, что нормальному мирному сознанию современного человека их понять трудно. Для него — это сцена из театральной трагедии, для него — живые люди так поступать не могут. В этом-то и весь фокус. Иначе не было смысла задаваться вопросом, а почему вдруг за Гитлером пошло столько людей?
Из-за программы партии?
Из-за того, что было обещано экономическое чудо и социальное равенство?
Из-за обычной модели поведения масс выбирать сторону сильного?
Из-за националистических лозунгов?
Из-за антисемитизма?
Из-за чувства мести союзникам?
Ведь первые успехи партии произошли во вполне демократической стране. Ведь Гитлер пришел к власти тоже демократическим путем. Нельзя насильно выгнать людей на улицы и заставить их кричать от радости, нельзя такое число нормальных людей заставить маршировать по улицам городов и славить своего фюрера. Нельзя, если еще власть не захвачена и люди не стали ходить на подобные мероприятия из-за одного только страха. В этом-то и сложность времени до основания Рейха.
Важно даже не только то, что обещал Гитлер, а то, как он это обещал, как выглядели он и его сторонники, какие слова говорились, какой образ творился, какие действия осуществлялись.
Гитлер верил. Его личное дело, что вера эта была окрашена мистически, по Листу и Либенфельсу. Способ веры значения не имеет. Нужно ничего не бояться, даже смерти. И он ничего не боялся. По крайней мере, таким он был в первое послевоенное десятилетие. Такими — верящими в Германию и бесстрашными — он тогда желал видеть и других. С этим оказалось сложнее. Юношеский максимализм, который он сохранил в уже вполне сознательном возрасте, не всем казался нормальным явлением. От лидера партии ожидали несколько иного. Очевидно, он это отлично знал. С годами он научился быть адекватным и в такой среде. Или выглядеть адекватным. Но проще ему было разговаривать с молодыми людьми, еще не утратившими жажды борьбы. Это им он доказывал, что Бог живет только в гордых сердцах.
«Писатель нашего времени, чьи произведения были высоко оценены нацией, выразил свои убеждения следующими безжалостными словами: „Лишь тот, кто нуждается в Боге, ищет Бога. Тот, кто не нуждается в Нем, не ищет Его, — наставлял он юношей. — Только те люди, которые нуждаются в Боге, ищут Бога…“
Так ли это? Разве могут в истинном свете увидать Божий Образ те, чья жизнь наполнена мраком и для кого она является тяжким бременем? Не является ли Он для них лишь предусмотрительной выдумкой, необходимой для того, чтобы справиться с миром, который не удовлетворяет их в своей истинной форме, таким, как он есть в действительности? Всегда ли молитва должна быть лишь просьбой, актом утешения или нашей слабостью? Когда мы утверждаем принцип „Бог живет только в гордых сердцах“, мы имеем в виду другого Бога, нежели те, кто нуждается в Боге лишь как в утешении или, по крайней мере, другой путь обращения к Нему. Поскольку мы верим, что Бог, мужество и сила взаимосвязаны между собой, и что те, кто нуждаются в Нем не из страха, также способны искать Его. Возможно ли, чтобы молодой человек, оказав помощь своим товарищам в героической битве с вражьей силой, проведя многие горькие часы, балансируя на грани между жизнью и смертью, возможно ли, чтобы такой человек, после того как опасность прошла, разразится слезами! Гораздо вероятнее, что он обратится с молитвой к Всевышнему, и молитва его будет страстной и горячей.
Нас не особенно волнует, что именно говорит человек в таком состоянии, — нам важно то, что человек в наиболее важные моменты своей жизни продолжает с благоговением взывать к высшему, к непостижимому единству, тем самым утверждая всемогущественную веру. Человек поднимается над видимым, постижимым, утилитарным. Он возносится над всем индивидуальным и обретает знание о мире, о таинственном законе непостижимости мира, в который мы приходим и из которого смерть забирает нас в назначенный час, не спрашивая нас. Но сила и величие человека состоят в том, что хотя он рождается и не по собственной воле, но все же живет самостоятельной жизнью. Начиная с ранних лет, сила его духа постоянно возрастает, поскольку он взирает на существование как ищущий, вопрошая, что же в действительности означают 30, 60 или 90 лет прожитой им жизни. А ответ таков: верность, любовь, дружба и мужество. Одновременно и благословение, и проклятие человечества состоит в том, что до сих пор никто не смог найти легкого ответа на этот вопрос.
Бог — это не абстрактное число „икс“, которое может быть вычислено при помощи определенных математических операций. Для нас, людей, Он представляет собой не столько факт, сколько вопрос. И способность вновь и вновь ставить перед собой этот вопрос, осознавать свое существование, условия нашего существования, не будучи разрушенными этими мыслями или изнуренными ими… это представляется нам наиболее прекрасным и плодотворным проявлением духовного мужества, которое мы только можем вообразить себе.