Все тёлки мимо
Шрифт:
– У тебя никогда не будет женщины с такой внешностью. Усек?
Я кивнул.
– Хорошо, – папа развернулся, пошел к дому. Но скоро оглянулся: – А женщины не будут трахаться с тобой во всяких таких безумных позах. Понял? Реальные женщины выглядят иначе. И не трахаются как безумные. Вот какой вывод ты должен сделать из этого приключения, понял?
– Понял.
– Иди к себе. Яму забросаешь землей завтра. А то вдруг соседи тебя увидят, подумают – спятил пацан.
Я поставил лопату к стене и побрел за папой в дом.
Папа сел в свое кресло, включил настольную лампу.
– Пап, это каньон меня пугал. И поэтому я туда спустился. Чтобы больше не пугаться, – сознался я после недолгой паузы.
– Сын, ты у нас немножко пугливый. Но это ничего. Не казнись. Не думай, будто в тебе нет ни капли храбрости.
Папа сделал большой глоток пунша.
– Ты сейчас ляжешь спать? – спросил я.
– Я – нет, но ты ляжешь, – папа выключил свет, и ночной покой разлился по комнате вместе с темнотой. – А я попробую урвать хоть минутку уединения… фу ты черт…
Иногда надо, чтобы тебя насильно столкнули с трамплина в воду
Первые два года в старшей школе у меня была одна забота – как бы раствориться в толпе. Моим образцом для подражания были некоторые участники Saturday Night Live [3] – ну, знаете, вроде и не заняты ни в одном скетче, но в финале все равно раскланиваются, лучезарно улыбаясь, подзаряжаются от аплодисментов. Наверно, вы уже подумали, что я начисто лишен честолюбия. Да нет, я, как всякий типичный подросток, мечтал: вот перейду в старшую школу и стану душой общества. Но до меня вскоре дошло: задача почти невыполнимая. Дело было так: мы с моим закадычным другом Аароном пришли на вечеринку. И первый же гость, едва увидев нас, оторвался от банки с пивом и заорал, перекрикивая Тупака Шакура из своего бумбокса: "А вы что тут делаете, пидорасы?" Заорал с искренним недоумением – все равно как при виде обезьян за рулем автопогрузчиков.
Вскоре я уразумел, что две с половиной тысячи моих однокашников по старшей школе Пойнт-Ломы делятся на три категории: всеобщие кумиры, всеобщие изгои и "все остальные". Уже на второй неделе учебы в девятом классе я счел, что принадлежать к третьей категории очень даже неплохо. Оно, конечно, кумиров зовут на вечеринки, и девушки им охотно дрочат. Но мне было важнее не попасть в ряды изгоев – неохота стать жертвой травли.
Чтобы сойти за "такого как все", главное – привлекать к себе минимум внимания. Каждый день я обедал с горсткой друзей в гуманитарном корпусе (крутые ребята обедали во внутреннем дворе, ботаны – в театральном корпусе). Учился я хорошо, но не настолько блестяще, чтобы одноклассники это подмечали. На уроках высказывался так редко, что в десятом классе историк отвел меня в сторонку и, выговаривая слова громко и четко – точно обращаясь к иностранцу, – спросил: "Вы хорошо знаете английский язык?" Правда, я отличался в бейсболе – был очень неплохим питчером. Но почти все мои одноклассники не интересовались школьным бейсболом, на матчах не бывали. Выходные я проводил в своей компании: вместо того чтобы ходить на вечеринки, мы с Аароном и еще парой друзей собирались у кого-нибудь дома, заказывали пиццу и смотрели фильмы восьмидесятых. Так миновало два года. Когда я перешел в одиннадцатый класс, в моей жизни еще не было ни одного свидания. И даже ни одного поцелуя. Зато старшеклассники, считавшиеся школьной элитой, меня не трогали. Я был вполне доволен своим положением.
Мое тихое размеренное существование не нравилось только одному человеку – моему отцу.
– Вы так уставились на телевизор, словно вдуть ему хотите, – сказал он нам с Аароном однажды в пятницу, когда мы смотрели "Крепкий орешек".
– Э-э-э… да нет, не хотим, – пискнул я.
– Спасибо за разъяснения, командор, – сказал папа, прошел к бару черного дерева, стоявшему рядом с телевизором, налил себе бурбона. – Мне лично наплевать и растереть, но все-таки я вам скажу: пойти погулять, выпить пивка и пощупать девчонок – еще не самый страшный грех. – Так он сказал и удалился в свою комнату.
Я потянулся за новым куском пиццы и снова сосредоточился на Брюсе Уиллисе. В тот момент он выдергивал из ступней осколки битого стекла.
– Твой папа прав. Мы должны бывать на вечеринках, – сказал Аарон.
– Нас же не приглашают, – ответил я, схватил пульт и прибавил громкость.
Все тот же вечный спор. Мы с Аароном уже одиннадцатиклассники, но ни он, ни я не бывали на вечеринках, если не считать той, в девятом классе, где нас облили презрением. Иногда
Строго говоря, я так ловко навешал себе лапши на уши, что в шестнадцать лет пошел сдавать на права лишь под чудовищным нажимом родителей. Почти всякий подросток ждет не дождется дня, когда сможет сесть за руль и поехать с друзьями на вечеринку… или припарковаться в укромном уголке и обнять девушку. Но у меня мысль о водительских правах как-то не вызывала радостного трепета. До школы меньше мили, друзья живут еще ближе. Во все места, где я бываю регулярно, легко дойти пешком! В общем, водительские права казались мне каким-то бесполезным трофеем, который нужно завоевывать нечеловеческими усилиями. И все-таки когда родители меня доняли, я раскрыл телефонную книгу на разделе "Автошколы" и выбрал ближайшую. Курс из шести двухчасовых занятий, раз в неделю. Со мной занимался худющий парень лет двадцати пяти, остриженный под ноль (кожа на его черепе вечно лупилась от солнца). Пахло от него, как от полного мешка марихуаны. Учился я на светло-буром "ниссане" середины восьмидесятых, на который поставили дополнительный тормоз у пассажирского места. Инструктор был чувак с юмором: без всякой необходимости давил на тормоз и, хрипло хихикая, объявлял радостным голосом: "Ты это, типа, деловой такой, король асфальта, а я как нажал на тормоз, ты сразу, типа, \'Ой, чтой-то?\'". На одном уроке он заставил меня отвезти его "тут, к одному приятелю" и дожидаться тридцать минут у какого-то дома. Наконец он появился, но такой укуренный, что не мог вспомнить обратную дорогу к автошколе. В тот день мы сорок минут блуждали по городу наугад, а он рассказывал мне про свою главную цель в жизни – доказать, что люди и морские львы могут мирно уживаться на одном пляже. План у него был незамысловатый: "Я, типа, съем несколько рыбок так, чтобы львы видели, и они поймут, что мы тоже любим рыбу, улавливаешь, нет?"
И все-таки я вынес из этого курса кое-какие обрывки знаний. И однажды пасмурным утром в начале октября сел на переднее сиденье папиного серебряного "олдсмобиль-бруэма", и мы поехали на экзамен, в ОТС [4] "Клермонт-Меза".
– Ну как, рад? – спросил папа.
– Да вроде бы.
– Вроде бы? Это же твоя независимость. Получишь права – сможешь сесть в эту вот машину и, если захочешь, свалить из дома навсегда.
– Ну, это я и без прав могу.
– Фиг. Противозаконно.
– Ну, строго говоря, если я возьму твою машину и свалю навсегда, это тоже будет противозаконно. Угон, – сказал я.
– Ладно уж, давай поедем дальше молча. Спустя несколько минут мы подъехали к бурому зданию, один вид которого навевал уныние – хоть вешай табличку "Здесь умирают мечты". Мой папа, как и большинство вменяемых американцев, ненавидит ОТС. Когда мы вошли в холл и увидели, что там не протолкнуться, и все потные, замотанные, теряющие терпение… В общем, папа начал нервно переминаться с ноги на ногу и грызть ногти:
– Ты только погляди, какой бардак. Все воняют, как собачья будка. И ждут, стоят, словно в России за батоном хлеба. Слушай, я-то на хрена здесь? Это тебе экзамен сдавать… – И спустя еще минуту: – Все, с меня довольно. Не могу больше. Разбирайся сам, – и был таков.
Не успел я и слова сказать, как папа выбежал из здания, плюхнулся на скамейку и уткнулся газету.
Я отстоял в очереди еще несколько минут, и болезненно-тучная секретарша выдала мне квиток с номером. Я нашел место в зале ожидания. Вокруг были либо подростки, либо дряхлые – в жизни таких не видел – старики и старушки. Спустя тридцать минут меня вызвали.
Я вернулся к стойке администратора. Меня встретил загорелый кореец лет сорока восьми, одетый в белый халат, как лаборант.
– Халперн, Джастин? – прочел он вслух, держа в руках список.