Все-все-все и Мураками

Рубина Катя

— Типа того. Ну хочет человек!

— И когда предполагается этот великий поход через реку?

— Что ты сказала, Анжел?

— Я спросила, когда собираетесь?

— Нет, ты что-то про поход и реку спросила.

— Это шутка, не парься.

— Точно еще не знаю, наверное, скоро. Я вот что хотела тебя попросить, Анжел…

— Только не проси с вами идти, дай покоя.

— Да нет. Я по поводу Митьки. Подстрахуешь? Понимаешь, я не хочу родителям рассказывать, и чтобы Митька остался один — тоже не хочу.

— Что ты буровишь?

— Мы

там можем задержаться… Так ты Митьке позванивай, как да что.

— А что, вы там загулять собираетесь?

— Это так, на всякий пожарный.

— О чем ты говоришь, конечно, даже в голову не бери. Я сегодня не в себе, ночь не спала. Какая-то чумовая. Все будет в порядке.

— Тебе надо отдохнуть, Анжел, ляг, поспи. Мне тоже домой надо.

Я вышла от нее. На улице прекрасно. На небе ни облачка. Деревья все зеленые, свежие. В ушах сразу зазвучал мой романтический, чудесный Шуберт — «Весенний сон»:

Мне грезился луг веселый,

Цветов разноцветный ковер,

Мне снились поля и рощи

И птичек мне слышался хор.

Дома пахло свежим кофе. Полюшко копошился на кухне. Я быстро прошмыгнула в ванную, приняла душ и как солнце предстала перед ним. Он готовил завтрак. Бывает же такое счастье у людей. Приходишь домой после всяких ужасностей, а на столе завтрак — кофе, хлеб с маслом. По-моему, так только в раю бывает.

— Я тут у тебя хозяйничаю.

— Прекрасно, мне нравится, продолжай в том же духе.

Мы сели пить кофе с бутербродами. Полюшко молчал, ничего у меня не спрашивал. Я оценила его деликатность и тактичность. Закурили.

— Я у Анжелки была. Витьке врача вызывали. Мураками уехал.

Полюшко никак не отреагировал на мое сообщение. Он сидел в задумчивости.

— О чем ты думаешь, Даниил?

— Так, помаленьку обо всем.

— А поконкретнее?

— Сегодня такой ясный день.

— Да, я уже на улице пела «Весенний сон».

— Я сейчас к Дези поеду, я ей уже звонил.

— Ты сегодня хочешь туда идти?

— Надо. Раз сказано, надо что-то сделать. Хотя слегка страшновато мне.

— Давай оставим эту затею, пойдем гулять, поедем за город, будем слушать пение птиц, целоваться и ни о чем не думать, давай все бросим, забудем, вроде ничего и не было. Мы же можем считать, что это нам все приснилось, что это просто неудачный сон?!

— Ничего не получится.

— Почему?

— От себя не убежишь.

— Давай и не убегать от себя. Может же у людей быть простое счастье, без заноз и пуговиц?

— Нет.

— Тебе плохо со мной?

— Мне очень хорошо с тобой, мне никогда так хорошо не было.

— Так что же?

— Наша история имеет другой конец.

— Ты хочешь сказать, что у нас нет будущего?

— Этого я не хочу сказать. Просто будущее у нас другое.

— Откуда ты это знаешь?

— Ты что, забыла? Я же питерский оракул.

— Ах да, извините, призабыла… А я — московский сновидец, так что же нам теперь делать?

— Я поеду к Дези, все ей расскажу, и далее — по тексту.

— По какому

тексту?

Полюшко не ответил. Он поцеловал меня, сказал, что позвонит, и ушел.

Глава 23 Снизу правда, сверху ложь, а в театре много лож…

Мне стало грустно с уходом Полюшка. Какие-то нехорошие мысли охватили. Я себя уговаривала: все будет хорошо, все будет просто отлично, не может быть снова плохо. И сама себе не верила. Голос внутри талдычил: а почему все должно быть хорошо? Где это сказано, что все будет хорошо? Ты же сама с утра пела «Весенний сон». Во-первых, петь с утра плохо — к вечеру заплачешь, потом, ты же только начало этой песни пела, а дальше-то? Ты ведь не пела, что дальше появился петух и сладкий сон прогнал, что кругом был мрак и холод, и ворон на крыше кричал. Еще мне вспомнился Витька. Ужас. Ан— желка видела автобус. Странно. И тоже, по-моему, ничего хорошего. Еще она о походе через реку говорила. Это тоже уже где-то было. Ну да, конечно, это ж в И-ДЗИН у девчонок! Надо к ним съездить, надо раскинуть, тут что-то опять у меня затычка.

Народу на бульваре было много. Все радовались солнечной теплой погоде. Разоделись уже по-весеннему. Вот так всегда у меня — когда все смеются, я плачу, и наоборот. Чувство тревоги не проходило. Меня ничто не развлекало.

Ладно, как говорится, не буди лиха, пока спит тихо. Надо срочно взять себя в руки. Купила мороженое, свое любимое — фруктовое, розовенькое, вкуснятина! От такого мороженого самое плохое настроение поднимается. Оно теперь «шербет» называется, а раньше, в детстве, называлось «мороженое за семь копеек». Совсем как старуха стала — «раньше все по-другому было»… Так тоже жить нельзя. Какая разница, как называется? Вкус, главное, тот же, из детства.

После мороженого отпустило немного. Остаток пути я прошла в удовлетворительном настроении ближе к хорошему. Вот уже и храм Христа Спасителя блестит куполами. Когда я еще только готовилась поступать в институт, один мальчик на подготовительных курсах на— рисовал композицию на эту тему. Он нарисовал бассейн «Москва» с купальщицами, а над бассейном у него поднимался сизый пар в форме собора Христа Спасителя. Мальчика тогда выгнали, помню, с подготовительных курсов. Сейчас все изменилось. Кроме мороженого за семь копеек, хотя у него теперь другие название и цена. Я думаю, сейчас многие названия изменились, а суть все равно осталась та же.

Я очень быстро пришла в галерею.

Там ничего не изменилось, и слава богу: и название, и суть были на месте.

Валя сидела на инкрустированном диване и улыбалась мне.

— Привет, Валь, где Инесска?

— В данный момент, я думаю, на рынке в Пекине.

— Вот оно что…

— За вазочками поехала.

— Дело нужное, а у тебя как дела?

— Все очень неплохо, сижу, сегодня, правда, народу маловато. Всего несколько нэцке продала, кувшинчик, три свитка, две вышивки да соусник для китайского соуса «Чжень».