Все женщины - химеры

Орловский Гай Юлий

Конь его встал как вкопанный, не доезжая до камней. Я подъехал ближе, Фицрой настороженно поглядывает по сторонам. Я не успел открыть рот для вопроса, что случилось, как сам ощутил приближение холода.

Моя рука метнулась вперед, уже согнутая для стрельбы, а Фицрой легко и красиво выдернул меч.

–  Не успел, - прошептал он, - проверить…

–  Лучшая проверка, - сказал я, - это…

На дорогу выскочили несколько человек в лохмотьях, один прокричал страшным голосом:

–  Слезть с коней!… Именем принца Роммельса!

–  Ого, - сказал Фицрой, - давно я о нем

не слышал…

–  Что-то он затих, - согласился я.
– За спиной всего трое?

–  Но с пиками, - предупредил Фицрой.

–  Тогда беру пикейхциков, - сказал я.
– Они смешнее.

Он молча поднял коня на дыбы и бросил на тройку разбойников впереди. Они испуганно прыснули в стороны, но один ловко метнул топор, Фицрой успел пригнуться, дальше я не видел, так как развернулся к отрезавшим нам дорогу и сразу открыл стрельбу.

Все ждали чего-то другого, я стрелял, как в тире, где мишени на расстоянии пяти шагов, двоих убил на месте, но чувствую только злость и ожесточение, никакой жалости или раскаяния, что в нас, людях, пошло не так…

Или так правильно?

Фицрой там далеко развернул коня, мне он показался бледным, а когда приблизился, я увидел залитую кровью левую половинку лица. От крови уже промок воротник и плечо кафтана.

–  Ты истекаешь кровью!
– крикнул я.

Он слабо, но с великоглердской небрежностью отмахнулся:

–  Ничего, царапина…

–  Тебе полчерепа снесло!

Он изумился:

–  Правда? А я как-то не заметил… Говорю же, царапнуло…

–  От этой царапнутости откинешь копыта, - предупредил я.
– Стой, не двигайся… Думаешь, мне тебя жалко? Ничуть. Мне напарника жалко. Вот выручим Рундельштотта, тогда хоть сам убейся о дерево. Или о стену, тоже хорошо.

Он с вялой улыбкой наблюдал, как я отстегнул пряжку пояса, вытащил нечто крохотное, меньше ногтя.

–  Какой ты добрый…

–  А то!

–  Это у тебя что-то колдовское?

–  Не вертись, - предупредил я.
– Из меня хреновый лекарь. Дернешься, у тебя голова скатится на дорогу. А я попинаю…

Он поверил, застыл, а я быстро приклеил ему над виском пористый пластырь, растянул на глубокую рану, откуда все еще обильно течет кровь. Пластырь сразу же вздулся и начал выделять особый гель, что в ускоренном темпе заживляет раны, ожоги и вообще любые повреждения, а при потере крови еще и способствует ее повышенному кроветворению.

Фицрой прислушался, на губах появилась улыбка.

–  Больше не болит…

–  Но рана осталась, - сказал я строго.
– Не щупай ее грязными лапами, не чеши!…

–  И вообще забыть?

–  Вот-вот!…

Он покачал головой.

–  Ты не все сказал про волшебный меч… Я когда рубанул одного, чуть заодно и коня своего не погубил!… Кто ж знал, что лезвие пройдет сквозь плоть и кости, словно я по листу папоротника попал! Хорошо, двое других растерялись еще больше, чем я… С минуту смотрели на перерубленное пополам тело, а потом заорали и бросились удирать.

–  А ты?

–  Тоже заорал и ринулся догонять…

–  Никто не ушел?
– спросил я.

Он посмотрел за мою спину.

–  Судя по твоим, никто.

–

 Я про твоих спрашиваю, - ответил я сварливо.
– У меня один убежал. Правда, недалеко.

Он привстал в седле, посмотрел по сторонам.

–  А-а-а, это он там в болоте тонет?

–  Он, - подтвердил я.
– Похоже, трясина. А эти дикари выбираться из нее не умеют. Хотя это так легко…

–  Это тебе легко.

Он пустил коня через кусты, за ними открылось небольшое болотце, но глубина чувствуется, иначе лес бы давно задавил, деревья вокруг выросли уже высокие и толстые.

Утопающий увидел нас и прокричал отчаянно:

–  Я тону!… Дайте мне руку!

Я сказал ему с грустью:

–  В наше время никто никого не слышит. Люди совсем глухие к чужим страданиям.

–  Дайте мне руку!
– повторил он громче.

–  Она мне самому нужна, - ответил я и повернулся к Фицрою: - Что скажешь?

Фицрой ответил со вздохом:

–  Я бы помог, это уже не враг, а пострадавший… Но слезать с коня, а потом залезать снова…

Голова разбойника все погружалась, темная зловонная жижа поднялась уже до подбородка.

Он прокричал отчаянно:

–  Я все расскажу! Все-все!

–  Все никто не знает, - возразил Фицрой и вздохнул.
– А как бы хотелось…

–  А как же верность слову и принцу Роммельсу?
– спросил я разбойника.
– Покажи себя мужчиной, утони гордо и красиво!

Болотная жижа начала наливать ему рот и ноздри, он прохрипел, отплевываясь:

–  В озере я бы… но здесь грязно!

–  Ишь какой чистюля, - сказал я.
– Значит, есть какие-то принципы?

–  Нет, - прокричал он.
– Отказываюсь от любых принципов! И принимаю твои!

Фицрой сказал с презрением:

–  Как низко…

Он нагнулся с седла, я не поверил глазам, но сумел поднять большой камень, деловито взвесил в ладони. Разбойник охнул, попытался метнуться в сторону, но в трясине не сдвинуться.

Камень хряснул его в голову. Звук был такой, словно раскололся сам камень, что значит, в болоте тонул совсем не мудрец. Мы не стали следить, как они с камнем постепенно скрываются из вида, неинтересно, ничего необычного.

Люди постоянно убивают друг друга, это самый действенный метод отбора лучших, потому мы и обогнали всех животных: постоянно воюем, грабим и насилуем, всячески ускоряя прогресс и продвигаясь к светлому будущему сингулярности семимильными шагами.

Я остановился и покинул седло, Фицрой проехал вперед, развернулся, глядя с интересом.

–  Что-то случилось?

–  Да, - сказал я сердито.
– Слезай!… Я хотел это на привале, но, дурак, чуть было не…

Он подъехал ближе, а я снял мешок и вытащил оттуда пакет с горнолыжными костюмами. Кругляшок с леской и выпрыгивающими крючками кинул обратно в мешок, а костюм бросил под ноги коня Фицроя.

–  Слезай! Переоденемся.

Он покачал головой, но слез, а я быстро сбросил с себя всю одежду и влез в костюм, тело приятно облекло от пяток до подбородка в нечто воздушно-нежное. Фицрой смотрел в недоумении, а я натянул поверх этого горнолыжного штаны и камзол, обулся и снова поднялся в седло.