Всеблагое электричество
Шрифт:
— Леопольд, — лишь улыбнулся в ответ начальник, — приказать Джимми прострелить тебе ногу?
— Давно пора! — с довольным видом осклабился рыжий констебль.
— Знаешь, в чем твоя проблема, Джимми? — вздохнул я тогда, дождался недоуменного хмыканья и сообщил: — В том, что ты уже мертв. И Билли мертв. Зря вы сунулись ко мне домой!
— Не вынуждай меня, Лео, — с угрозой произнес Роберт Уайт. — Лучше не вынуждай…
Я повернулся к нему и оскалился:
— Это вы, Роберт, вынуждаете меня. Я ведь вполне могу вообразить вашу безвременную кончину!
— Чушь! — фыркнул инспектор. — Я не боюсь смерти!
— Ничего не могу? — переспросил я. — О нет, инспектор! Я могу вообразить, что сейчас глубокая ночь.
— И этим ты решил напугать меня?
— Не вас. И не напугать. Джимми, Билли, вы слышите? Уже ночь. Глубокая ночь!
Рыжий констебль немедленно зашелся в надсадном кашле, оперся на стену, а потом и вовсе сполз по ней на пол, но вот Билли будто не расслышал моих слов, он с недоумением уставился на приятеля и спросил:
— Джимми, ты чего? Джимми!
— Чувствуете, как разгорается внутри пламя? — подстегнул я проклятие. — Оно прожигает вас насквозь и рвется на волю!
Джимми с ужасом уставился на свои ладони — те засветились изнутри алым сиянием, словно констебль накрыл ими мощный электрический фонарь, и на коже начали стремительно набухать яркие бубоны ожогов. Не только на руках, но и на шее и лице. Рыжий забился в страшных судорогах и принялся кататься по полу в приступе падучей, а потом воссиял ослепительным светом и обмяк. На утоптанной земле распласталось запеченное изнутри тело.
Но это не я убил его, вовсе нет. Внутренности констебля пожрало проклятие. Мое воображение лишь слегка подстегнуло костлявую клячу, и без того уже мчавшуюся прямиком в ад.
Билли оказался крепким орешком. Он присел рядом с приятелем, удостоверился в его смерти, потом как-то заторможенно поднялся с колен и вдруг вскинул карабин.
— Ах ты…
Грохнул выстрел, голова Билли расплескалась кровавыми брызгами, и констебль как подкошенный рухнул рядом с мертвым сослуживцем.
— Чертов морфинист! — выругался инспектор Уайт и направил дымившуюся «Гидру» уже не на Елизавету-Марию, а на меня. — Брось пистолет, Лео! Или, клянусь, продырявлю тебе колено!
Морфий! Ну конечно же! Спокойствие констебля и его невосприимчивость к страху вызвал наркотик! Да он даже боли не чувствовал!
— Брось немедленно! — вновь выкрикнул Роберт, и стало ясно, что при малейшем промедлении он попросту выстрелит мне в ногу.
Я положил «Рот-Штейр» на пол, медленно отодвинул его носком туфли и напомнил:
— Еще можно разойтись по-хорошему…
— Раз уж я пожертвовал своими людьми, — помертвевшим голосом промолвил Роберт и встряхнул левой рукой, резким движением раскладывая зажатую в ней наваху, — подумай, что я сотворю с твоей невестой. А дабы не затягивать этот балаган, я начну считать. И когда досчитаю до трех, или услышу от тебя правильный ответ, или…
— Заканчивай. Я разрешаю, — поморщился я и мотнул головой, прогоняя из нее образ девушки, миловидной и хрупкой.
— Что? — опешил инспектор, когда по его запястью прошлись изящные пальчики Елизаветы-Марии.
Отсеченная когтями кисть вместе с пистолетом шлепнулась на пол, Роберт Уайт попытался отстраниться от суккуба и даже успел замахнуться ножом, но инфернальное создание неуловимым глазу движением
Хлынула кровь, инспектор рухнул на колени, и суккуб скользнула к нему за спину. Стиснула длинными пальцами шею, так что острые когти проткнули кожу, и капля за каплей начала выдавливать из жертвы остатки жизни.
Я не отвернулся и досмотрел до конца. Это ведь я убил инспектора. Я и никто иной.
Было ли мне его жаль?
Не знаю. Мы живем в жестоком мире, главный принцип которого — убей или умри. Милосердие? Милосердие для слабых…
Тут суккуб оставила истерзанное тело в покое и легкой, танцующей походкой направилась ко мне. От милой Елизаветы-Марии не осталось и следа: лицо удлинилось и сделалось белоснежно-бледным, глаза запали и горели багряными огнями преисподней, а тонкие губы больше не скрывали заполнявшие рот острые иглы зубов. Забрызганный кровью халат при каждом шаге распахивался, тогда становились видны обтянутые кожей ребра и некрупные груди с черными бугорками сосков. По-прежнему изящными остались лишь тоненькие пальчики, только теперь их венчали длинные ногти неприятно-стального цвета.
Стального — это если без налипшей крови…
— Проваливай! — скомандовал я инфернальной твари, кинул на стол снятый пиджак и принялся закатывать рукава сорочки. — Ты свободна! Убирайся в преисподнюю!
— Мой милый Лео, — тихонько рассмеялась суккуб и слизнула с верхней губы капельку крови длинным, раздвоенным на конце языком, — разве ты больше не нуждаешься в моих услугах? Поверь, я многому могу тебя научить…
— В ад! — сорвался я на крик. — Ты не можешь нарушить договор!
— Глупо, — покачало головой потустороннее создание. — Ты так безнадежно влюблен в свою Елизавету-Марию, так грезишь ею, но она никогда не будет твоей. А я буду. Просто представь меня…
— Убирайся! — резко бросил я и с многозначительным видом разложил нож.
Инфернальная тварь при виде титанового клинка подалась назад, но сразу взяла себя в руки и напомнила:
— Лео, ты не можешь причинить мне вреда. Не забывай, у нас договор…
— И в мыслях не было, — оскалился я, подхватил одну из керосиновых ламп и поспешил к пролому в дальней стене. — Проваливай! — крикнул, прежде чем склонить голову и юркнуть в лаз.
Не стоило связываться с суккубом, но если начистоту, у меня просто не оставалось иного выбора, кроме как пойти с ней на сделку. Я действительно был столь безнадежно глуп, что вознамерился произвести впечатление на дочь главного инспектора, и обратился за помощью к знакомому поэту, а тот растрепал о моем секрете всему городу.
Всплыви правда наружу, Фридрих фон Нальц меня бы на медленном огне поджарил!
И я нашел выход. С моим талантом потусторонние создания — как мягкая глина, из них можно вылепить что угодно, вот я и вылепил из суккуба миловидную девицу, свою невесту; просто опередил инспектора и предложил заключить сделку. Но теперь все зашло слишком далеко…
— Ты будешь скучать обо мне, Лео! — послышался за спиной серебристый смех.
Я ничего не ответил. Дошел до развилки и повернул к подземной часовне. Там поставил «летучую мышь» на одну из каменных скамей и с трудом сдержал дрожь, когда неровные отблески замелькали на каменном изваянии падшего.