Всеблагое электричество
Шрифт:
— Я подумаю об этом, — пообещал поэт, как-то подозрительно быстро капитулируя перед моими доводами. Обычно он не упускал возможности поспорить, но сегодня выглядел непривычно рассеянным; казалось, его мысли витают где-то далеко-далеко.
Альберт приник к мундштуку кальяна, обессиленно упал на подушку и выпустил к потолку длинную струю ароматного дыма, который и без того настоящим облаком плавал под потолком.
— Слишком много дыма, — пожаловался я. — На улице дым, здесь дым…
Вопреки обыкновению мой приятель никак
— Не желаешь отведать лимонного сорбета?
— Не откажусь, — решил я, хоть и заподозрил в этом невинном на первый взгляд предложении некий скрытый подвох.
Альберт дернул шнурок звонка, вызывая прислугу, и вновь приник к трубке кальяна. В мою сторону он не смотрел и лишь загадочно улыбался, явно лелея в уме какую-то гадость.
Когда пару минут спустя скрипнула дверь и я обернулся, то испуганно вздрогнул при виде скользнувшей в комнату тени. Но не успел еще сдернуть с носа очки, как бесплотная фигура отступила в сторону от светившей ей в спину электрической лампочки и обернулась невысокой стройной девушкой, черноволосой и миловидной.
— Господин, — склонилась та над оттоманкой и протянула мне небольшой деревянный поднос с хрустальным кувшинчиком и высоким бокалом.
— Благодарю, — отозвался я после секундного замешательства и принял угощение.
Девушка, оставляя за собой шлейф тонкого цветочного аромата, прошествовала к дивану поэта, там грациозно развернулась, и на фоне занавешенного окна четко высветился классический профиль с аккуратным носиком и высоким лбом. А вот очертания фигуры так и остались скрыты длиннополым одеянием.
— Альберт, дорогой, что-нибудь еще? — чарующим голосом поинтересовалась девушка.
— Нет, любовь моя, — ответил поэт и взмахом руки отпустил свою новую пассию, — можешь идти…
Та, легонько покачивая бедрами, вышла в коридор.
— Красавица, да? — мечтательно улыбнулся поэт. — Ты бы слышал только, как она поет! А как движется в танце! Настоящее сокровище!
Я наполнил мутным напитком высокий бокал и спросил:
— И где же ты откопал эдакое сокровище?
В коридоре послышался заливистый смех.
— Моя родина — Геликон! — вновь заглянула к нам девушка. — Это в Беотии, очаровательное место! Вам стоит непременно съездить туда, таких видов…
— Кира! — шикнул на подругу поэт; та осеклась и поспешно прикрыла дверь.
Я отпил лимонного сорбета и кивнул:
— Отлично.
— Специально для тебя попросил сделать без водки, — сообщил Альберт и вздохнул. — Ну и как тебе чертовка? Мой свет в оконце…
— Друг мой, — покачал я головой, — тебе пора остепениться. Непостоянство в связях до добра не доводит.
— Что ты в этом понимаешь! — возмутился поэт. — Женщины любят меня, что я могу с этим поделать?
— Это проблема, да, — кивнул я и уселся на оттоманке. —
Альберт неуютно поежился.
— Глухая ведьма! — выругался он и уселся на диване. — Та безумная рагана едва не прикончила меня, Лео. Как же назывался бордель…
— «Афины», — подсказал я, поднялся на ноги и перешел к письменному столу поэта.
Вопреки обыкновению, рабочих записей, черновиков и набросков на нем не оказалось, и даже корзина для бумаг была совершенно пуста, только на дне ее темнел рыхлый пепел. Я потянул носом воздух и решил, что клубы дыма витают в апартаментах не только из-за кальяна, а возможно, и не столько из-за него.
Пахло горелой бумагой, и этого не мог скрыть даже тяжелый аромат душистого табака.
— Кстати, Леопольд, — встрепенулся вдруг поэт, — каким ветром тебя занесло тогда в бордель? Сколько тебе было, пятнадцать?
— Четырнадцать.
— Не рановато для похода по шлюхам?
— Искал отца, — сообщил я, открывая буфет. В баре обнаружилось несколько бутылок крепкого алкоголя — ром, водка, кальвадос и абсент. Вина не было вовсе.
— Искал отца? — удивился поэт. — Правда?
— Да.
— С какой стати?
— Боялся, как бы он не наделал глупостей, — ответил я и приоткрыл штору. Под окном обнаружилось пять пустых бутылок. А еще показалось вдруг, что мебель стоит не на своих местах.
— Что ты ищешь? — удивился Альберт, вновь наполняя свой бокал.
— Уже ничего, — ответил я и допил сорбет.
Поэт сделал несколько жадных глотков и спросил:
— Скучаешь по нему?
— По отцу? — озадачился я, застигнутый неожиданным вопросом врасплох. — С ним было беспокойно, — произнес немного погодя, — но да — я скучаю по нему.
После смерти мамы отец сорвался в безумный забег длиной в десять лет. Мы нечасто задерживались на одном месте дольше полугода, но никогда не покидали Новый Вавилон, словно этот город затягивал нас в свой гигантский водоворот.
От кого он хотел убежать? От прошлого? Или от самого себя и своих страхов?
Не знаю. Тогда я об этом не задумывался.
— Сложно было вернуться в дом, пустовавший столько лет? — спросил Альберт, задумчиво глядя куда-то в дальний угол. Его бокал опустел, но он этого, казалось, даже не заметил. — Начать новую жизнь…
— Альберт! — одернул я друга. — Какая муха тебя укусила?
— Я в порядке! — отмахнулся тот, поставил бокал на пол и сцепил пальцы. — Это все весна, будь она неладна. Жара. Солнце. Дни все длиннее, светает раньше, темнеет позже. Я как в тюрьме здесь! Если бы не Кира, давно бы свихнулся…
Благодаря одному из милых наследственных заболеваний сиятельных Альберт не переносил прямых солнечных лучей, но творческих личностей сложно представить покидающими собственную постель на рассвете даже под угрозой расстрела. Поэтому я напомнил: