Всегда говори «всегда» – 2
Шрифт:
Насколько хватит этого счастья?
Хотелось бы навсегда.
Ольга потерлась щекой о его плечо, он сильнее прижал ее к себе.
Хотелось бы больше, чем навсегда…
– Оль, а когда с ним можно будет о чем-нибудь поговорить?
Вопрос был дурацкий, но он интересовал его больше, чем смета на строительство нового дома.
– С кем? – вскинула Ольга смеющиеся глаза.
– С Петькой.
Она прижалась к нему, засмеялась, а он так и не понял – когда? Через неделю, две, год, или этим смехом она хотела сказать, что он идиот и разговаривать
Грозовский злился, злился и злился. Злился оттого, что шел мелкий противный дождь, злился, что в агентстве бардак, ремонт и запах известки, от которого першит в горле. Но больше всего он злился, что Надежда опаздывает на…
Он посмотрел на часы – на сорок три минуты и тридцать секунд. Секундная стрелка пульсировала, отсчитывая время дальше, и это злило его еще больше.
Он включил «дворники», чтобы разогнать мелкие брызги на лобовом стекле, схватил мобильник, позвонил снова…
«Абонент временно недоступен», – в тысячный раз сообщили ему, и он еле сдержался, чтобы не высказать этому электронному голосу все про погоду, и про противный дождь, и про бардак в агентстве, и про Надежду, которая безответственная, безалаберная, без…
Эпитеты кончились. И именно в этот момент дверь с пассажирской стороны распахнулась, и она ворвалась в машину, как ураган Катрина в Новый Орлеан.
– Ты на часы смотрела?! – заорал Дима, срываясь на позорный фальцет.
– Димочка, Димочка, у меня же батарейки сели в часах еще неделю назад, а купить я все забываю.
– А телефон… – Грозовский закашлялся от напора раздиравшего его раздражения. – Что с телефоном?!
Надя достала из сумки мобильный, понажимала кнопки и невозмутимо сообщила:
– Сел.
– Я… я тут как дурак… а ты… – Он попытался высказать ей все, что накипело за время этого раздражающего ожидания, но… Она обвила его шею руками и, пробормотав то ли «Димочка, прости», то ли «Я дурочка, прости», прильнула к нему всем телом, будто не было между ними неудобной ручки переключения передач, и заставила его замолчать поцелуем, у которого был непередаваемый вкус дождя, пирожных, миндаля… и Надькиных губ, таких родных, неповторимых и наглых.
Злость развеялась, как и туча, из которой моросил дождь.
Если бы он не прождал ее эти сорок четыре минуты и пятьдесят две секунды, может, не было бы этого поцелуя?
– Надь, поехали тебе сотовый новый купим. И часы…
– Нет, лучше вазу, розовую, с орнаментом…
– Я с тобой по орнаменту буду связываться?
– Димочка, ты купи, а там видно будет…
Утром Маша попросила Барышева поколотить «одного этого, который все время пихается», и когда Сергей уже почти согласился, видимо, от восторга пролила на него свой йогурт.
Галстук безнадежно промок, покрылся розовыми разводами, и, пока Ольга носилась между плачущим Петькой, плитой и Машей, потерявшей портфель, Барышев сам искоренил катастрофу, а вернее, усугубил ее…
Когда он уже выходил из дома, Ольга заметила,
– Сережа! Что это? – ужаснулась она.
– Да понимаешь… Куда-то все галстуки подевались, а этот сверху лежал, – пробормотал Сергей. В глазах у него промелькнуло беспокойство – не дай бог искать новый галстук, не дай бог опоздать.
– Это же не галстук, а путеводитель какой-то!
Ольга метнулась было к спальне, но Сергей перехватил ее и поцеловал в щеку.
– Некогда, некогда, Оль… Опаздываю!
И ушел с Эйфелевой башней на шее. «Хорошо, что не с Пизанской», – почему-то подумала Ольга.
Петя заорал снова, Машка опять потеряла многострадальный портфель, а Миша надел два разных ботинка. Пришлось одновременно успокаивать Петю, искать дочкин портфель и переобувать сына…
Когда дети уселись в машину и Володя повез их в школу, Ольга наконец перевела дух и налила себе чаю…
Петька снова заплакал, и про чай пришлось забыть. К тому же выяснилось, что Миша оставил дома свой ранец, и Ольга позвонила Володе, чтобы он вернулся…
От всей этой кутерьмы она почувствовала головокружение, которое усилилось после того, как в спальне она обнаружила барышевский мобильный, разрывающийся от звонков, а значит, он забрал ее телефон…
– Зачем вы все это приволокли? – в третий раз спросил Грозовский, кивнув на макеты с препарированной стерлядью. У него опять появилось настойчивое желание шандарахнуть по столу кулаком так, чтобы стекла оконные зазвенели, а может, даже и вылетели к чертовой матери. – Я это уже десять раз видел! Меня не интересует ваш мыслительный процесс! Мне! Нужен! Результат! – Дима все-таки стукнул по столу, но не кулаком, а ладонью – интеллигентно, но требовательно. – Результат! – повторил он.
– Но я уже задолбался предлагать! – Субтильному Тимуру, очевидно, хотелось боксировать воздух, а может, и Грозовского. Он покраснел, выпучил глаза и вибрировал от возмущения. – Ничего им не нравится! Ни рыбки, ни сейнеры, ни траулеры… Ну ничего решительно! Да они сами не знают, чего хотят!
– Знать должен ты, понятно! – заорал Грозовский. – Не заказчик, а ты! Иначе на кой хрен вообще рекламное дело существует?! На кой хрен вы мне все нужны?!
– Я… мы… – Тимур подавился тирадой, как слишком горячим чаем, подышал открытым ртом и с трудом выговорил: – Мы с Дарьей прорабатывали тему и хотели…
Дарья сидела в углу в глубоком кожаном кресле и с невозмутимым спокойствием наблюдала за этой корридой.
Тимур в роли тореадора никуда не годился – слишком нервничал, суетился, мельчил и неправильно отвечал на «удары».
Показать им, что ли, класс?!
Встать, потянуться, показав соблазнительные изгибы тела, и сказать, что заказчик вовсе не собирается полностью оплачивать этот заказ, он просто собирает на халяву идеи, чтобы потом их использовать. Поэтому ему ничего и не нравится.