Всегда лишь она
Шрифт:
К ней направляется какой-то мужчина, и Лорел узнает его. Она немного нервничает: Лорел уважает и боится адвокатов, потому что они обладают чем-то, чего нет у нее, – особой глубиной понимания правды и справедливости, прирожденным талантом, как склонность к спорту или блестящий ум. Лорел нравится писать новости, но она не хотела бы писать законы. Ответственность пугает ее – чего только стоит причина, по которой они собрались здесь. Целая жизнь – в руках одного-единственного человека, и как она подаст новость об этом, совершенно не важно. А вот от работы Тайсона Барнса
Того же, судя по всему, абсолютно не тяготит груз ответственности. Он улыбается и указывает на нее.
– Я вас знаю, – говорит он доброжелательно, и Лорел почти физически ощущает на своей спине руку матери – руку, подталкивающую ее к Барнсу. Он был бы идеален, произносит в ее голове голос Глиннис, но она заставляет мать замолчать и растягивает губы в улыбке.
– Неужели? – спрашивает она, чувствуя, что ее собеседник может клюнуть на флирт. Ради хорошего комментария для книги она пойдет до конца.
– Вы новый репортер «Вестника», – отвечает Барнс. – Я знаю вашего отца.
Лорел закатывает глаза.
– Все знают моего отца.
Он поднимает брови и, напустив на себя комично серьезный вид, изрекает:
– Вы – представитель весьма выдающейся династии.
Против собственной воли она смеется.
– Сомнительная честь. «Выдающаяся династия» из Ладлоу. Звучит как оксюморон. – Его взгляд сверлит закрытые ворота, которые в любую минуту могут распахнуться и отправить в новую жизнь Корделла Льюиса. Она внимательно разглядывает лицо адвоката, пытаясь обнаружить на нем признаки тревоги. Но тот выглядит спокойно, и Лорел задается вопросом, доступна ли Тайсону Барнсу простая человеческая неуверенность. – Впрочем, раз вы здесь, значит, я пришла в правильное место.
Он делает глубокий вдох, и она замечает на его лице слабый проблеск сомнения. Но он тут же исчезает.
Адвокат поворачивается к ней:
– Да. Большое событие. Мы потратили уйму времени.
– И вы правда ни разу не усомнились в его невиновности?
На этот раз – никаких признаков сомнений.
– Нет. Ни единожды.
– И насчет его сегодняшнего освобождения вы тоже не сомневаетесь?
Тайсон скашивает на нее глаза:
– Это пойдет в печать или останется между нами?
Осмелев, Лорел отвечает:
– Пойдет в печать.
Она притворяется, что ищет ручку, чтобы делать пометки, но на самом деле это ей ни к чему. Она и так отлично запомнит их разговор.
Барнс задумчиво наклоняет голову, решая, в какую форму лучше облечь свои слова.
– Нет. Ни секунды. Сегодня вершится справедливость. Отложенное правосудие – тоже правосудие. И он заслуживает его. – Глаза Барнса снова устремляются к воротам, словно призывая Корделла Льюиса появиться, и адвокат добавляет: – Он – тоже жертва.
– Жертва чего? – Лорел слышит вызов в собственном голосе.
– Системы правосудия в маленьком городке, – быстро отвечает Тайсон. – Невежественная полиция, готовая повесить убийство на кого угодно, не утруждая себя тщательным выполнением своего долга. Да, возможно, Льюис был первым подозреваемым, но не должен
Его щеки наливаются румянцем, и Лорел понимает, что Барнс жаждет чего-то большего, чем слава и скандальность. Похоже, он действительно верит в то, что делает.
– Что ж, сегодня вы восстановите справедливость, – говорит она.
Он кивает, соглашаясь, и она снова замечает в его глазах едва заметный огонек сомнения.
– Надеюсь на это, – отвечает Барнс.
– А вот и он, – слышит она слова репортера из Гринвилла, обращенные к оператору, и они одновременно бросаются в одном направлении.
Эти слова мгновенно приводят Тайсона в движение. Он забывает о существовании Лорел и спешит вперед, чтобы перехватить своего клиента, пока до него не добралась толпа. Лорел завороженно наблюдает за происходящим с безопасного расстояния, едва не забыв достать фотоаппарат и заснять сцену, которая разворачивается перед ней.
Годы тюрьмы здорово изменили Корделла Льюиса, который, судя по изученным Лорел старым снимкам, был когда-то высоким и крупным мужчиной. Теперь он выглядит слабым и сморщенным, щурится в ярком солнечном свете, изучая лица собравшихся в надежде различить знакомые. Его взгляд скользит в ее направлении, и, прежде чем он отводит его – туда, откуда кто-то зовет его по имени, – их глаза на мгновение встречаются. Она чувствует, как мурашки бегут по спине. Неужели это глаза убийцы, зверя, вырвавшегося на свободу стараниями пронырливого адвоката-умника? Или же ей довелось взглянуть в лицо отчаявшегося, сломленного человека, пронесшего через всю свою жизнь груз чужой вины?
У нее нет привычки приходить сюда вечерами. Обычно она приходит днем. Ее не должно было быть здесь сегодня, но все-таки она тут, одинокая и испуганная. Крупные капли летнего дождя падают на землю, барабанят по голове, затекают в глаза. Все сложилось совсем не так, как должно было. Она представляла этот вечер совсем другим. Последний раз, думала Энни. Последний невинный момент вместе. Впереди новая жизнь.
Она оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что никто не видит, как она стоит здесь, на полянке в национальном парке Иден-Хилл, в двух шагах от места, на котором, как рассказал Хэл Йорк, ранним утром двадцать три года назад нашли холодное и окоченевшее тело ее матери.
– Мамочка уснула, – пожаловалась тогда трехлетняя Энни Хэлу. – Я очень хотела есть, но она так и не приготовила мне завтрак.
Хэл Йорк сказал, что нашел печенье, обертку которого маленькая Энни безуспешно терзала перед тем, как отправилась за помощью. Хэл признался, что именно оно ужаснуло его больше всего – растерзанное, но так и не открытое, смятое, раскрошившееся под неловкими ручками голодного ребенка. Это печенье сказало Хэлу все, что ему нужно было знать. Это печенье заставило его отправиться на поиски монстра, убившего молодую мать-одиночку, а затем бросившего ее крохотную дочку в холодном темном лесу.