Всегда только ты

Лиезе Хлоя

Он втягивает воздух, когда я провожу ладонью по костяшкам его пальцев, мягко разжимая его хватку. Я беру его ладонь и начинаю крепко массировать, провожу большим пальцем по его холму Венеры, затем выше, по местечкам между пальцами.

Рен стонет.

— Боже, очень приятно.

— Вот и хорошо.

Я говорю себе дышать, хотя под кожей струится жар, и все волоски на руках встают дыбом. Наверное, виновато чтение «Чувства и чувствительности» для книжного клуба в этом месяце, но что такого чувственного

в простом соприкосновении ладоней? Как минимальный контакт может казаться таким интимным?

Несколько минут спустя я нежно опускаю его ладонь на постель. Прежде чем я успеваю отстраниться, Рен скользит своей ладонью по моей — так наши рты и тела делают в моих мечтах. Медленно, мягко. Жарко. Близко.

Наши пальцы переплетаются, и я не знаю, кто сделал это первым, только понимаю, что это случилось.

— «Коль оскорблю я сий священный храм рукою недостойной», — шепчет он всё ещё с закрытыми глазами, — «нежный грех таков: губы мои, два краснеющих странника, готовы загладить то грубое касание нежным поцелуем»⁸.

Я нервно сглатываю.

— Ромео и Джульетта.

— Десять очков Слизерину. Ещё десять будет, если ты скажешь мне, о чём говорит Ромео.

Я улыбаюсь ему. Рен знает, на какой факультет Хогвартса я бы попала — не то чтобы это сложно было угадать.

— Что ладонь Джульетты — это место, которого Ромео считает себя недостойным, которое слишком чисто для его прикосновения. И это явно подкат, ведь он признаётся, что не должен держать её за руку, и предлагает загладить вину, поцеловав её.

Ладонь Рена сжимает мою.

— И что Джульетта думает об этом?

Дыхание вырывается из меня короткими и частыми выдохами. Моё сердце бешено стучит, эмоции узлом скручивают горло.

— Не знаю.

— Нет, знаешь. У тебя невероятная память. Ты как будто увидишь что-то один раз и потом без проблем можешь вспомнить.

У меня не то чтобы фотографическая, но чертовски хорошая память.

— Ты знала ту строку из Гамлета, — настаивает он. — Все шекспировские пьесы про королей.

Боже, он такой задрот. Так и хочется поцеловать.

Но я не могу это сделать. Только не тогда, когда он девственник, ради всего святого, и преданно ждёт женщину, которую будет любить, лелеять и отдаст ей всё. Мы с ним буквально на противоположных концах спектра. Я не имею никакого права целовать его.

«Вот только ты его уже целовала».

Ладно, я не имею никакого права снова целовать его.

Я смотрю на наши переплетённые руки.

— «Ладонь к ладони — это поцелуй паломников».

— Угу, — говорит он невнятно, и его хватка слабеет. — «Пусть губы сделают то, что делают руки», — поднеся наши ладони к своему сердцу, он крепче переплетает наши пальцы и

вздыхает. — «Они молятся».

Его дыхание становится размеренным. Лицо расслабляется. И я позволяю себе украдкой легчайшее прикосновение к его лицу. Я приглаживаю его бороду, невесомо провожу костяшками пальцев по его щеке к виску.

— Что ты со мной делаешь, Рен? — шепчу я. — Что мне делать?

Его рука подрагивает в моей, но черты лица остаются гладкими, и он явно погрузился в глубокий сон. Я остаюсь, держа его за руку и гладя по волосам. Дольше, чем следовало.

Намного дольше.

***

Вот почему я провела последние четыре года своей жизни, отгородившись. Потому что когда я держу своё сердце, чувства и тело под замком, я не просыпаюсь до тошноты эмоциональной, возбуждённой аж до рассеянности и ужасно невыспавшейся. Я не делаю глупостей — например, не сижу с рыжим великаном целый час, пока веки не начинают опускаться, а суставы — требовать свою кровать для сна. Я не вижу сны, которые не могу вспомнить, за исключением того, как я себя чувствую из-за них. Жарко. Одиноко. Ненасытно.

Это всё Рен виноват.

Моё тело ощущается ноющим и уставшим, когда мы вываливаемся из автобуса уже в Лос-Анджелесе. Моя малышка Цивик мигает фарами, когда я отпираю её брелоком и подтягиваю сумку повыше на плече.

— Фрэнки, — Рен трусцой бежит ко мне, волоча все свои вещи. Серьёзно, когда этот парень позволит помощникам быть помощниками для него?

— Да? — моё нутро сжимается при виде того, как он бежит в мою сторону. Весь день мы негласно избегали друг друга. А может, я избегала его.

Ладно, я избегала его. Потому что именно так моё нутро реагировало при каждом взгляде на него. И что говорить-то? «Эй, я не знаю, что со мной происходит, но я испытываю к тебе много чувств, которые вертятся вокруг восхищения, желания и пронизывающего до костей страха». Я человек без фильтров, но даже я понимаю, что это перебор.

Я хочу поцеловать Рена и хочу оттолкнуть его. Я хочу принять ванну и хочу прокатиться на байке. Я хочу ночь в одиночестве и хочу выходные с друзьями.

Я начинаю слетать с катушек.

Он нагоняет меня.

— Могу я проследить за тобой до дома?

— Ты хочешь проследить за мной?

Его щёки краснеют.

— Неудачно выразился. Я хотел поехать с тобой, но на своей машине, а ты поехала бы на своей. Потому что ты впервые возвращаешься домой с тех пор, как… всё случилось. Я собирался предложить обойти все комнаты, убедиться, что ты чувствуешь себя в безопасности.

Прощайте, кульбиты. Теперь моё нутро делает откровенное сальто назад. Я сжимаю свою трость так крепко, что ноют костяшки пальцев.