Всегда вместе
Шрифт:
Антон дожевывал булку и был пойман врасплох. Он только развел руками.
— Не волнуйся, Антон, — заметил Трофим Зубарев. — Ваня научно обосновывает свои провалы по алгебре и списывание чужих решений…
Ваня свирепо посмотрел на Трофима, но сдержался.
— А почему, Ваня, — вмешалась своим ровным голосом Варвара Ивановна, — почему ты культуре мысли, образованности противопоставляешь культуру поведения?
Ваня молчал.
— Грош цена твоей ленивой «вежливости»! — резко сказала учительница. — Такая же цена зазнайству Антона при его хорошей
Хромову показалось, что Варвара Ивановна «перехватила». Он даже сделал невольное движение рукой.
— Вы знаете, ребята, — видимо, поняв его, сказала учительница, — что я люблю говорить в глаза неприятные вещи… Но пусть, Андрей Аркадьевич, они обижаются сейчас. Через пять лет они мне все простят.
После слов Гребцовой разговор с ребятами пошел еще оживленней.
— Помните, ребята, — сказал Тиня Ойкин, — прошлогодний случай с патроном? — Он обратился к учителям: — Старушка одна шла со свертками из золотоскупки, а Борис Зырянов в двух шагах от нее, за спиною, по капсюлю патронному ударил. Старушка уронила свертки, схватилась за сердце. А ребята наши великовозрастные стоят и смеются. Вот это «культура»!
— Да я же. Малыш, не хотел… да я и не видел ее! — вскричал кто-то над ухом Хромова.
Учитель невольно поднял глаза. И он и Варвара Ивановна оказались посреди тесного круга — не только Борис, Антон, но и Захар, и Кеша, и многие девочки собрались возле спорящих.
Заговорила Поля Бирюлина:
— На-днях Митя Владимирский своей бабушке говорит: «Твое дело — дом, хозяйство, корова, а мое — учеба. Зачем тебе знать о моих отметках!» А ведь Митя — восьмиклассник!
— Как же, покажет он бабушке дневник, когда там тройкам от двоек тесно! Стыдно показывать, — пожал плечами Кеша.
— А Зоя Вихрева как ведет себя! — заскрипел Антон. Он наконец покончил с булкой. — Режим нарушает. Культура!
У девочки с косичками щеки залились румянцем:
— А что мне, дожидаться, пока Антон Трещенко вечер в школе устроит! А еще член учкома. Лодырь ты!
— Ладно вам! — Тиня Ойкин прервал грозившую разгореться схватку. — Андрей Аркадьевич, расскажите нам о Москве.
Ребята смолкли. Хромов почему-то сразу вспомнил свою школу — небольшое здание в кривом переулке Остоженки… Как давно это было! И как далека Москва!
…Вот он, черноволосый юноша, идет в колонне школьников по улицам Москвы, высоко неся красный стяг с пламенными словами: «Да здравствует десятая годовщина Великого Октября!»
Воспоминания перенесли Хромова в продымленную чугунолитейку старого завода в Замоскворечье. На этом заводе, где до революции изготовляли чугунные плиты для могильных памятников, сейчас делают турбины. Огонь из вагранок освещает плакат: «Выполним пятилетку в четыре года!» И толстый мастер Ильин кричит ударникам-комсомольцам, потрясая мохнатым кулаком: «Компотники, не подведите! Турбины делаем, а не кресты могильные!» И вот они, эти турбины, выходящие одна за другой из сборочного цеха, — турбины для Дзорагэс, для Канакира, русские турбины для армянских строек.
А потом — незабываемый полет
Годы идут…
И это он, Андрей Хромов, в рядах заводского коллектива шагает мимо метростроевских вышек под волнующим лозунгом: «Да здравствует пятнадцатый Октябрь!»
Проходит год, и Андрей Хромов сидит в кабинете секретаря райкома комсомола; тот задумчиво вертит в руках путевку и говорит: «У тебя среднее образование. Стране нужны педагоги. Учись!»
И вот высокий молодой профессор с тонким и нервным лицом читает в круглой институтской аудитории лекции об английском империализме и британской изворотливой дипломатии. И седоусый, похожий на сердитого моржа, ученый, сверкая молодыми глазами, рассказывает о богатствах родной земли, о растущем в недрах страны Кузбассе, об укрощенном Днепре, о покоренной Арктике…
И это снова он, Андрей Хромов, студент последнего курса, об руку с друзьями проходит по асфальтовым улицам молодеющей столицы, мимо мрамора и гранита новых зданий, и над рядами демонстрантов гордо звучит призыв: «Да здравствует двадцатая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!»
Так прошла московская молодость: в пионерских лагерях под Звенигородом, за спорами в студенческих общежитиях, у картин Репина и Сурикова в залах Третьяковки…
«Вот теперь, Хромов, пришла твоя пора учить новое поколение».
Внимательно слушал Кеша Евсюков. Разрумянилась Зоя Вихрева. Тиня Ойкин переводил свои серые глаза с учителей на ребят. Поля Бирюлина подперла круглое лицо маленькими кулаками.
Хромов рассказал, как он, окончив институт, решил ехать в Забайкалье, о дороге в Загочу и на рудник.
— Ну вот… — оказал, улыбаясь, Хромов. — А теперь вернемся к нашим школьным делам и к вопросу о культурности… Почему бы обо всем этом не поговорить на комсомольском собрании?..
9. Так закончилось собрание
— …На повестке два вопроса: о режиме в интернате и доклад геолога Кузьмы Савельевича Брынова.
Поля Бирюлина озабоченно обводила синими глубоко запавшими глазами беспокойную аудиторию. С секретарского места деловито взирал на комсомольцев Тиня Ойкин.
Хромов наклонился к уху Платона Сергеевича:
— Надо бы отучить ребят приходить на собрание в пальто и шапках. По двору в одних рубашках, а сюда вот — в таком виде.
Рядом с Кухтенковым: вертелась на стуле Шура Овечкина. В углу, чтобы не терять времени, проверяла тетради Варвара Ивановна.
Татьяна Яковлевна, сияющая, взволнованная, что-то говорила разместившимся вокруг нее девочкам.
Необычайно серьезная сидела в кресле приглашенная на собрание Бурдинская.
Возле дверей, с ушастой шавкой на коленях, сидел еще один человек, который по возрасту никак не подходил к собранию. Это был дед Боровиков.