Всегда вместе
Шрифт:
— Выходит так, — оказал со спокойствием бешенства Владимирский, — выходит так, что сына моего избили, а виноват он. И я… Вы тоже так считаете, Платон Сергеевич?
— Как вы думаете, Владимир Афанасьевич, — заговорил Кухтенков тихим, ровным голосом, словно в раздумье, — если бы мы собрали ребят и спросили их, на чьей они стороне — на стороне вашего сына или на стороне Евсюкова, что бы они ответили?
Владимирский покосился на учителей:
— Ну, если их так дурно воспитали…
— Не упорствуйте. Пусть мы их еще плохо воспитываем,
Кухтенков помолчал.
— Владимир Афанасьевич, — добавил он, — я честно окажу: и школа виновата. Давайте вместе исправлять общую вину.
Владимирский откинулся за спинку кресла. Он будто сразу постарел. Глаза его были закрыты, Кухтенков молча встал, налил из графина воду и поставил стакан перед Владимирским. Горкин даже с некоторым сожалением посматривал на директора рудника.
— Владимир Афанасьевич, — мягко сказал секретарь райкома, — пойми, тебя целыми днями не бывает дома: то ты на строительстве гидравлики, то выезжаешь в район, то тебя вызывают в Читу. Воспитывает его старая бабка… Часто ли ты с ним разговариваешь вообще, и не только о школе, об учебе? Вот и прозевал…
— Нехорошо, — тихо сказал Владимирский, открыв глаза, — нехорошо, товарищи… Если я директор рудника, значит можно мне позволить заблуждаться? Не-хо-рошо! — в третий раз произнес он.
— Что же, товарищи, — директор школы встал и обратился ко всем, — давайте исправлять и исправляться.
13. За честь класса
Интернатцы были взбудоражены событиями последних дней.
Разобраться в ребячьей разноголосице чувств и мнений было нелегко.
Сеня Мишарин жалел Зою и осуждал Кешу.
Борис Зырянов принял сторону Кеши: «Я бы за такое дело не то что Митьку — я бы по господу богу прямой наводкой грохнул!» А приятеля своего, Антона, Борис обещал вздуть, если тот не оставит Зою Вихреву в покое.
Ваня Гладких обвинял всех: и Зою, и Антона, и Кешу, и Митеньку, и особенно Полю Бирюлину: «секретарь комсомольской организации, умная девочка, а твердости никакой».
Толя Чернобородов два дня ходил, углубившись в свои мысли, и наконец прочитал вслух стихотворение:
Зрей наша дружба, Как колос ржи, Цени нашу дружбу, Ей дорожи!Робкое замечание Сени Мишарина, что правильнее было бы не «ей дорожи», а «ею дорожи», Чернобородов опроверг тем, что Сеня отстал на столетие и что «у Маяковского еще смелее встречаются выражения».
Предположение Трофима Зубарева, будто Толя хотел сказать «ей-ей дорожи», было с негодованием
Между тем, возвращению Зои были рады все: и те, кто сочувствовал ей, и те, кто осуждал.
Вернулись лыжники около полуночи, но интернатцы еще не спали.
— Получайте ваш багаж, — сказал Трофим, задвигая под Зоину койку полосатенький сундучок. — Квитанции не нужно. Благодарностей тоже… Почтенный кроссмен, — обратился он к Тине, — пойдемте умываться и спать.
Поля Бирюлина села на Зоину койку, а Линда устроилась на полу рядом с подругой, положив руки на ее колени. Они стали наперебой рассказывать о драке между Кешей и Митей, о новом комсомольском собрании.
< image l:href="#"/>— Учителя все пришли, и дед Боровиков, и Владимир Афанасьевич, и Семен Степанович… — сообщала Линда.
— А Семен Степанович зачем?
— А он в самом начале собрания встал и говорит: «Сейчас мой сын Сережа внесет ясность в историю с дневником». И Сережа признался, что Митин дневник он взял на день почитать, хотел с Митей поговорить, и духу нехватило. Рассказал про дневник Кеше, а Кеша, без всякого умысла, — Платону Сергеевичу…
— А Платон Сергеевич какой строгий оказался. А мы-то его все «тихоней» звали.
— Митя пришел весь перевязанный, охал, охал, а потом признался, что нехорошо поступил… Владимир Афанасьевич его при всех отчитал: «Для нас, для коммунистов, — говорил, — коллектив — все!»
— Кеша бледный-бледный, едва говорит…
Зоя слушала все это, не спорила, по обыкновению, и улыбалась каким-то своим мыслям. Ее подруги переглядывались: «Да Зоя ли это?»
— Тебя, девочка, — материнским тоном сказала Поля Бирюлина, — тоже надо отругать. Романов начиталась. Обиделась, что поругали! Весь рудник перевернула… Ну, зачем убежала?
Линда испуганно взглянула на Полю: «Молчи, зачем затеваешь разговор!»
Но Зоя не вспыхнула, как обычно. Она сладко зевнула и сонно пробормотала:
— Хоть бы кто Антошку за меня отчитал, вот спасибо бы сказала! — Она положила голову на Полино плечо и добавила совсем тихо: — А у Троши какие глаза… добрые-добрые!.. Ох, как я устала, девочки…
И заснула.
Поля Бирюлина все еще что-то доказывала подруге, а грудь Зои уже мерно вздымалась, и Линда, глядя на нее снизу вверх, загадочно улыбалась.
— Ты бы хоть сегодня не улыбалась, — наставительно сказала Поля. — Ты-то усвоила что-нибудь? Будешь на Митю влиять как комсомолка?
— Усвоила, — кротко ответила Линда. — Буду. А вот Зоинька уже давно спит.
Девочки осторожно раздели подругу и уложили ее спать.
Троше Зубареву и Тине Ойкину не пришлось так скоро заснуть.
В мальчишеской комнате спорили бурно, азартно, словно продолжалось сегодняшнее, второе на этой неделе, комсомольское собрание.
— Правильно сказал Платон Сергеевич, — говорил Сеня Мишарин. — Нечего силу показывать на своих товарищах.