Всего лишь я

Бар Ульрих Г.

Вольно жить разбойнику в свободном городе. Вольно, да за волю ту головой расплатиться можно. Потому Кун и не пачкал рук своих кровью, той, за которой смерть. Нос своротить или глаз "прикрыть" кому – запросто! А вот от смертоубийства не отвертишься. Кончишь дни свои на плахе, а как голову снимут с плеч, так не успокоятся. За ногу подвесят тело, на шест вздернут воронам на потеху, лихим людям в назидание – не шали в Набакисе.

И не задумывался Кун об убийстве до сегодняшнего дня. Вернее, до этой ночи.Мог ли подумать он, вставая из-за щедро накрытого стола в харчевне, собираясь на промысел, чем обернется для него сегодняшняя ночь.

Сильно толкнув могучим плечом своим зазевавшегося хмельного гуляку, свалив того

на пол, Кун подошел к хозяину харчевни, стоявшему за низеньким прилавком, уставленным кружками. Упавший принялся было лаять своего обидчика, но шедшие позади своего вожака и кормильца люди быстро его утихомирили. Кто-то не глядя пнул хмельную голову крепким сапогом так, что только чуб взметнулся, а затылок звонко впечатался в стену. Затих несостоявшийся мститель, обмяк.

– У тебя есть для меня товар? – отсчитывая из кошеля монетки, спросил Кун хозяина.

Лоснящаяся от жары довольная физиономия хозяина расплылась в улыбке. На стол упала связка старых ржавых ключей. Где он их взял? Специально слуг посылал по городу, что ли…

– Как тебе такой товар? – приподняв бровь, обратился к Куну.

– Знатно! – засмеялся разбойник, отсчитывая столько же монет, сколько отдал за щедрый ужин. – Долю твою после торга занесу.

Сказал, сгреб связку огромной пятерней и, твердо печатая каждый шаг, направился к выходу.

Выйдя на улицу, вдохнув уже успевший остыть после дневной жары воздух, Кун направился к излюбленному месту. Три дороги сливались в одну, вынося днем толпу ко входу на базар, а ночью редких путников, терявших стыд свой только тогда, когда ноги их ступали на освещенную торговую площадь. Коль хочешь, то можно и минуть тот путь, только нет гарантий, что на подходе с другой стороны базара тебя не встретят такие, как Кун и его ватажка. Чуть не доходя до базара, есть укромный заулок, где и поджидали своих жертв разбойники. Встретят олуха, выйдут грозно, загородят путь. Смахнет из-под ног щепоть пыли один из ближников Куна, протянет несчастному – купи! И купит. А есть еще один выход: купить ключик ржавый, и целый год ходить на ночной базар свободно, не опасаясь сменять все деньги, что на удовольствия копил, на щепоть пыли. Так-то. Именно к этому заулку и пришли Кун и его люди. Не успели толком дух перевести, как один из них, самый верткий и пронырливый, вдруг дернул Куна за рукав:

– Смотри, Кун. Никак первый сегодня припожаловал.

Разбойник выглянул за угол. Брезгливо сморщился:

– Это монах. Ничего, кроме проповеди, мы с него не получим.

– Не скажи. Он с базара идет. Может, носил Воду Монаха на торг, теперь возвращается.

– Может быть, – почесав бороду, ответил Кун.

Вода Монаха ценилась очень высоко. Настой из пустынных трав мог излечить и убить одинаково легко. Многие вельможи покупают эту настойку, дабы избавиться от мешающих им людей. Неверные жены опаивают начавших подозревать мужей. Взявшие в долг и не сумевшие вовремя отдать. Подольют в вино – и все. Сожгут труп, пепел развеют. Поди узнай, от чего помер.

– Иди, узнай, – вытолкнул Кун навстречу монаху того, кто его первым и заметил.

– Но… – уперся тот.

– Иди, Крыса,– сквозь зубы шипел Кун. – Ноги вырву!

Крыса. Действительно, было нечто неуловимо крысиное в этом человеке. Бегающий взгляд, семенящая походка. Резкие, нервные движения – все это делало его похожим на грызуна.

Одному не совсем весело идти на разбой. До сего времени Крыса и не думал, что такое может случиться. Невезуха! А что, если этот монах выслушает, головой кивнет и достанет из-за пояса нож булатный? Мало – ткнет в пузо, и поминай как звали. Да и не вспомнит никто, эх. Но идти надо. Монах неизвестно, убьет аль нет. А Кун точно зашибет. Треснет пудовым кулачищем по маковке, только глазья повыскакивают, да в спине хрустнет, силу из ног вышибет. Видел Крыса, как было такое. Уж лучше нож в пузо…А еще

лучше, если монах разбойника больше испугается, чем сам Крыса —монаха.

– Эй, прохожий! – напуская в голос строгости, прикрикнул Крыса, перегораживая путь монаху. Согнулся, смахнул пыль с дороги в щепоть, протянул прохожему. – Купи! Не пожалеешь.

Любого исхода ожидал Крыса, да и все те, кто затаился в заулке – но только не такого. Монах медленно стянул с головы капюшон, давая возможность рассмотреть себя. Молодой, в плечах не узок. Не таков, как Кун, далеко не таков, но видно – крепок. И руки. Крыса заметил на костяшках мозоли, какие бывают у людей, привыкших к постоянным дракам. Нет, если он и похож на монаха, то только одежкой. Монахи хлипкие все, силу свою лишь через палачей являющие. Сами и прута не переломят, изнеженные, в каменных кельях учебой в малолетстве заморенные. Этот не таков. Крыса понял – пропал. Понял – и вздрогнул. Парень, высоко задрав подбородок к небу, хохотал, не сдерживаясь, громко. Крыса даже вознадеялся— вдруг лопнет жила в голове?

Немного утихнув, утерев набежавшие веселые слезы, монах вдруг предложил:

– Давай так, – он брезгливо, кончиками пальцев взял Крысу за ворот рубахи, – ты сам, и те, что прячутся в засаде, купите у меня свои носы и уши. И я вас отпущу. Согласны?

Крыса с облегчением услышал сзади топот ног,возмущенные предложением монаха возгласы. Его друганы шли на помощь. Они ему покажут. Ух, как они его впятером отделают. Такое отношение жертвы не потерпит ни одна шайка. В лучшем случае – покалечат, чтобы другим неповадно было. Если же все оставить как есть, отпустить наглеца, то слух о немощности Куна и его людей разлетится со скоростью пущенной с тугого лука стрелы. И никто уж не воспримет Куна всерьез.

Кун рванул первым, но был слишком большим и не таким прытким, как остальные. Он отстал, и благодаря этому увидел все, что его ватажники не успели рассмотреть, или успели, но не поняли. Монах оказался не так прост…

"Собиратель",– липким холодным страхом окутала голову мысль. Многое Кун слышал про них, и вот же беда – повстречал лично.

Монах не стал убегать. Он вздернул руки над головой, сомкнул замком, а когда стал разводить их в стороны, то между ладонями образовался сгусток молний. Иначе не назовешь. Воздух запах грозой, слышался сухой треск, искры летели во все стороны. Жгут толщиной в человеческую руку отделился от сгустка и ударил Крысу в голову. Тот отлетел под ноги Куна, вереща, словно с него живого сдирали кожу. Мимолетный взгляд на него остудил прыть Куна. На лице Крысы отсутствовали волосы. Совсем: ни бровей, ни ресниц, ни реденькой бородки. Свет, падающий на землю от луны, в достаточной мере позволил все это рассмотреть. Более того —придал зрелищу некой жути.

Монах взмахнул рукой так, как будто в ней вложен меч. Ярко-синяя полоса, как хвост кометы, последовала за этим движением, и вот еще трое из ватажки лежат на земле и воют, не в силах заставить себя прикрыть обожженные лица. Кун прикрыл лицо руками, но бег навстречу к монаху не остановил. Он боялся! Но страх прослыть трусом был сильнее. Тут еще не факт, что умрешь. А вот охотники занять его место быстро расправятся и с ним, и с его людьми.

Прикрывшись локтем, Кун потянул огромный тесак из ножен, притороченных к поясу. Надо убить наглеца. Пусть бьет своим огнем, пусть. Рука заживет.

– Вот же дурак! – услышал Кун возглас монаха.

Тело скрутила судорога, как если бы ударили оглоблей между ног. Нет, не так. Не оглоблей. Это был раскаленный металлический прут, такой, каким пользуются палачи, когда ворочают угли в жаровне. Нутро подпрыгнуло к горлу. Не то защищал Кун, ой не то.

Расправы не получилось. Вернее, жертва и охотники поменялись местами. Кун и его люди скулили, валяясь на дороге, а монах сплюнул на ближайшего к нему разбойника:

– Мир идиотов. Как вы мне все надоели!