Всего несколько дней
Шрифт:
«У Достоевского часто натуры мятежные», — думал Антон.
Но что же такое? Разве сейчас время вспоминать страсти и переживания героев Достоевского, когда у Антона самого такие тяжелые события? «Я раздвоенная личность. Маме плохо, а я о Достоевском».
Да, он раздвоенная личность, вечно в себе сомневается, критикует себя, но это не помогает ему стать положительным типом.
Колька Шибанов, столкнувшись с уходящей неулыбчивой докторшей, в страхе выкатил глаза.
— Ш-ш-то-о еще у тебя?
— Тсс! —
— По-о-ни-маю. Ася сказала. Ре-е-ебя-та не знают, Ася сказала, ты не хочешь, что-обы ребята знали об отце. И в шко-о-лу не ходишь.
— Тсс. На рецепт. Мчи за лекарством в аптеку.
Колька умчал.
— У тебя товарищи, — сказала мама. — У отца не было товарищей. Я виновата: не принимала гостей. Все мне некогда, все я устала. Я не помогала ему бороться за место под солнцем.
Мама говорила, говорила. Глаза лихорадочно блестели. И особенно неспокойно было видеть разметавшиеся по подушке мамины волосы…
Колька принес лекарство. Антон накапал маме прописанные докторшей капли. Она задремала.
Ребята ушли на кухню, оставив открытой дверь в комнату, чтобы прислушиваться к дыханию мамы.
— Ты-ы при-и-ходи в школу, — заикаясь, сказал Колька Шибанов. Он волновался, испуганный тем, что на Антона валятся, валятся беды. — Ася твой друг, — сказал Колька.
— Откуда друг? Я ее вчера только узнал.
— Все ра-авно. Дело не в сроке. Мо-ожно в один день ста-ать другом. Ты в нее влю-у-блен?
Он задавал дикие вопросы. Антона, в его пятнадцать с половиной лет, при его росте в сто шестьдесят шесть сантиметров, Колькин вопрос поразил. Влюблен?!
Может быть, да? Может быть, это любовь? Ася не выходит у него из головы. Ему хочется видеть ее все время, непрестанно. Он помнит ее поцелуй. Украдкой трогает щеку, чтобы не заметил Колька. Как он сразу догадался про Асю?
— Колька! Ни-ко-му!!!
— Антон, ты меня знаешь.
Что происходит с Антоном? Он переменился или переменился мир? Новое, тревожное овладело им, куда-то несет…
Вдруг он вспоминает свое горе. Стыд, ужас, он забыл о своем горе, пусть на минуту. Отчаяние душит Антона. Тихонько он подкрадывается к маме. Спит. «Мамочка, мы несчастны, несчастны».
Ночью Татьяну Викторовну увезла «скорая помощь» в больницу.
6
Доктор в туго накрахмаленном белом халате легко сбежал по лестнице со второго этажа в вестибюль. Мелкие черты лица, слегка окрапленного веснушками, придавали его внешности что-то женственное, он выглядел не очень солидно и, должно быть, зная это, старался держаться с особой внушительностью.
— Мальчуган, ты меня вызывал?
Антон проглотил «мальчугана». Мамина жизнь в руках этого человека в белом халате.
«А если он плохой доктор? — пришло в голову. — Пускай я „мальчуган“, но он ведь тоже совсем молодой, откуда у него опыт? Наверное, наверное, он неопытный доктор».
— Татьяна
— Да, мама, да… пожалуйста, да. Очень опасно?
Не скупясь на медицинские термины, доктор разъяснил, что у мамы подозревается инфаркт.
— Опасно, как всякая болезнь, но не падай духом, мальчуган. Поставим на ноги маму.
«Хороший доктор! — радостно вспыхнул Антон. — Не сравнить со вчерашней, похожей на верблюдицу докторшей. Замечательный доктор! Мамочка, он тебя вылечит».
— Видишь ли, прямую причину инфаркта в любом случае установить невозможно, — растолковывал доктор. — Здесь, вероятнее всего, основная причина — стресс, душевное потрясение. И образ жизни. Она перерабатывает, мальчуган, как я понял. Машинка на службе, дома машинка, плюс хозяйство, стирка, уборка… Она слишком много работает. А здоровьишко слабенькое.
— Вы ее вылечите? — робко спросил Антон.
— Непременно. Денька через два можешь навестить. Сейчас нельзя, через два дня можно. А рано ты прискакал.
Действительно, едва рассвело, Антон был в больнице на Пироговке, упрашивая нянечку вызвать дежурного врача.
Из больницы потопал в школу пешком. В тенистом сквере Девичьего поля на дорожках лежали охапки подгребенных желтых листьев. Листья хрустко шуршали под ногами. Чудесные запахи осени! Летом, осенью — всегда жить чудесно! Только не умирать! «Мамочка, ты не умрешь. Вернешься домой, изменим твой образ жизни. Вечерней машинки не будет, точка. Мытье посуды на мне, очереди в продуктовых на мне. И на футбол успею… А сейчас в школу. Оказывается, я соскучился о школе. Забыл, какой сегодня первый урок, балда, не поглядел в расписание. Э, все равно. Главное, в перемену увижу Асю…»
Первым уроком была история. Антон к звонку опоздал.
Учитель истории Григорий Григорьевич, или Гри-Гри, нестарый, щеголеватый мужчина, знающий, казалось, все подробности всех исторических эпох, разглядывал классный журнал, выбирая жертву отвечать.
Жертва сама предстала пред его требовательные очи.
— Извините, я опоздал.
— Вижу. Заслужишь в наказание галочку. Прошу.
Гри-Гри театральным жестом пригласил Антона к доске. Вообще он любил жесты, носил усы и бородку и пестрые галстуки.
— Итак, что мы скажем по поводу колониального характера английского империализма в девятнадцатом веке?
Естественно, об английском империализме Антон не имел представления. Молчал. Почесывая висок, косил глаза на Шибанова, взывая о помощи. Как мог Шибанов помочь? Черт бы побрал английский империализм.
— Тэ-экс! — догадался Гри-Гри.
«Сейчас начнет проповедовать», — подумал Антон. Характер Гри-Гри был известен. Гри-Гри презирал лентяев, беспощадно преследовал лень, не уставая внушать: образование — это труд, труд и труд. Талант — тоже труд. Бездельник ничтожен.