Всего один шаг

Комарницкий Павел Сергеевич

— Вот как… — я хлопаю глазами.

— Ты ужасный дикарь, Рома, честно. У нас имеется информация не только по Земле. У нас же… да у нас тут имеется всё! А уж по неразумным планетам…

Мне стыдно. И в самом деле, кот-крысолов. Решено, с завтрашнего дня начинаю умнеть. И быстро! А то скоро перед дочкой будет стыдно…

— Ну, до этого ещё далеко, — смеётся мама Маша. — Пока не отправите Мауну в Первый полёт, о всяких там миссиях можно забыть. Шесть лет, как минимум… Ай!

— Ой, не могу! — хохочет Ирочка, привалившись ко мне.

Я тоже улыбаюсь. Мама Маша легкомысленно расслабилась, и результат не

замедлил сказаться. Маленькая Мауна, радостно улыбаясь и чирикая, держит в ручонках крупное бело-радужное перо, выдранное из крыла бабушки.

* * *

— М-м… Рома…

Ирочка чмокает губами, плотнее прижимаясь ко мне, укрывая нас обоих крыльями. Мне тепло и уютно.

Сегодня мы остались ночевать у Фью, и Иуна с мужем тоже. Уж слишком короток нынешний отпуск у мамы Маши и папы Уэфа. Не стоит разлучать их с внуками.

В комнату, отведённую нам под спальню, вливается свежий ночной воздух. В приполярной зоне всегда прохладно, нет влажной тропической жары, и ангелам это нравится. Мне, кстати, тоже.

Я поправляю на голове мягкую ленту мыслесъёмника, предусмотрительно захваченного моей умницей-женой. Закрываю глаза. Надо спать. И да приснится мне сегодня моя родная Земля…

…Танцуют, танцуют свой танец цветные пятна. Что-то я увижу сегодня? Это решать им…

Где-то в необъятной Вселенной рождаются и умирают виртуальные частицы и античастицы. Где-то неощутимо пролетают стремительные виртуальные тахионы. Нейтринное информационное поле Вселенной запоминает всё, что было, есть и будет. Да, и то, что будет, тоже. Как? Да откуда мне знать! Я же не Хозяин Вселенной, я просто непонятным мне самому образом умею читать танец вот этих пятен.

Танцуют, танцуют свой танец цветные пятна.

Взрыв! Огромная голубая чаша до горизонта…

Взрыв! Круглится бок планеты…

Взрыв! Ласково греет светило…

Взрыв! И мириады звёзд светят мне в лицо…

* * *

Стены тоннеля дышат сыростью, где-то часто капает вода. Под ногами хлюпают лужи. По стенам тянутся разнокалиберные трубы и кабели в разноцветной пластиковой изоляции. Вот интересно, почему одни кабели тёплые и сухие, а другие всегда холодные и скользкие от многолетней сырости?

А впрочем, это не так уж интересно… Гораздо интересней то, что я сейчас собираюсь сделать.

Я — обходчик подземных коммуникаций. Мой номер двенадцатизначный, и стоимость моя ничтожна. Таких, как я, воспиталища гонят миллиардами.

Туннель пошёл на подъём, лужи под ногами исчезли. Ещё немного пройти, исчезнет со стен и сырость. Там, в сухом и тёплом месте, хорошо было бы спать. Да вот беда — нельзя. В правой ноге у меня вживлён микрочип шагомера, отсчитывающий шаги. После смены начальник проведёт по ноге специальным прибором, и если ты вышагал норму, загорится ровный огонёк. И можно будет отдыхать, и получить свою порцию каши. Ну, а если огонёк будет мигать — норма не выполнена — то после ужина получишь тридцать два удара хлыстом.

Модератор наш как-то говорил, будто раньше, давно ещё, шагомеры были приборами, вроде крохотной коробочки, хранимой в кармане комбинезона на бедре. Но тогдашние рабочие

научились его обманывать — лягут где-нибудь в укромном месте, повесят приборчик на нитку и раскачивают, а счёт идёт…

Теперь это всё сложнее. Но и сейчас можно отдохнуть, завалившись где-нибудь поверх тёплых кабелей. Только нужно всё время качать ногой, как будто идёшь. А у меня вообще свой метод, о котором не знает никто.

Белый свет налобного фонарика выхватывает из тьмы дыру, в которую я проникаю согнувшись. Вот оно, моё убежище…

Всё началось ещё тогда, когда у меня был номер. Наверное, я уже тогда был болен этой болезнью. Иначе зачем я однажды взял и нарисовал на стене значок, который обозначает «спасайся и беги»? Всем известно, что значки наносят по указанию начальников специальные работники. У них есть много жестяных трафаретов и баллончик с краской. Если нужно нарисовать, выбирают готовый трафарет, прикладывают и нажимают на клапан баллона — и всё. Я же изобразил значок вручную, при помощи куска угольного электрода, невесть как попавшего в мой туннель.

Меня тогда выпороли по максимуму. Шестьдесят четыре удара, не шутка. Но и это бы не беда. Беда в том, что с того дня я уже больше не мог не рисовать.

В убежище гранитные стены оплавлены жаром плазменного резака. Это какой-то боковой проход, подобных тут тьма. Ровная, чуть шероховатая поверхность — то, что мне надо.

Я выбираю кусок угольного электрода, лежащий у стены. Стены прохода уже изрядно разрисованы, но места пока вдоволь. Проход длинный, и мне его хватит, наверное, до конца дней моих, ведь низшие разряды живут недолго.

Я делаю первый штрих, одновременно притопывая ногой — шагомер должен работать.

Сперва я рисовал одним углём от электрода. Лица моих коллег глядели со стены, и мне было неприятно. Они получались как живые, но во мне нарастал протест. Я хотел, чтобы было красиво, а что красивого в этих мордах? И вообще во всём, что меня окружало, не было красоты. Грязные туннели, трубы и кабели…

И вот однажды я увидел закат. Я и до этого два-три раза видел закат — обходчиков иногда выпускают на поверхность. Видел, но не замечал.

С тех пор я окончательно потерял покой. И решение возникло само собой.

В тот день начальник участка направил в тоннели художника. Ну, того работника с трафаретами и баллончиками с краской. Я незаметно украл у него из сумки синий, красный и жёлтый баллончики, а вот оранжевого не было. Художника того выпороли и про пропажу забыли.

Так я вплотную приблизился к своей мечте…

Притопывая ногой, я делаю последний штрих и отхожу на пару шагов. Белый свет фонарика выхватывает из тьмы всю картину. Синяя краска, сквозь которую просвечивает стена — мне пришлось повозиться, чтобы передать цвет вечернего неба. А вот красные и жёлтые тона лежат густо, переходя один в другой, как и в настоящем закате…