Всего превыше
Шрифт:
– Да разве дело в деньгах?
– разъярился Жан.
– Ты у меня, как я погляжу, совсем дурочка!
– Я - дура?
– распахнула русалочьи очи Лиза.
– Нет, не дура, а дурочка, - попытался объяснить Жан.
Он что-то сказал не то? Чем-то ее обидел? Да, русский язык все-таки очень трудный! Разве "дурочка" - что-то плохое, неласковое?
И тут Лиза заплакала. Крупные слезы катились по ее светлому милому личику, и она показалась Жану такой маленькой, одинокой, несчастной, что все его обиды куда-то мигом исчезли, растворились в этих слезах. И отодвинулся Париж в синей дымке, и не такой уж грубой
– Лизонька, - очень тихо сказал Жан, - ну хочешь, я здесь останусь? Навсегда. Хочешь? Мы только будем ездить в гости - к папа и мама.
Но Лиза заплакала еще горше, сильнее.
– Нет, не могу, не могу!
Он обнял ее, прижал к себе, и все кончилось у них так, как и должно кончаться всегда у влюбленных: нежностью, страстью, близостью.
Какая шелковистая у него кожа! Осенним палом пахнут жесткие волосы. Какая ласковая у нее грудь! И мочка уха. А его тонкие пальцы, осторожно нащупывающие влажные бугорки... И под этими касаниями бугорки становятся такими горячими...
– Поедем со мной, шерри, - горячо шепчет Жан.
– Ты увидишь Париж. Это для всех, для каждого родной город! Ты увидишь весь мир! И все мои - мама и папа, брат и сестры - все полюбят тебя. Особенно младшая, Марианна.
Лиза уткнулась носом в подушку. Слезы наполнили бездонные русалочьи глаза. Она боится! И потом, у нее ведь тоже есть мама - там, далеко, в Сибири. И там же, в Сибири - только еще дальше на Север, - упокоился в насквозь промерзшей земле ее папа, один из несметного множества "врагов народа", так и не дождавшийся, когда наконец распахнутся лагерные ворота. А мама к тому времени была уже на поселении, вместе с маленькой Лизой. Как она боялась участкового, управдома, вообще любой власти! И когда переехали в Красноярск и все со всех было снято, все равно боялась. Этот страх передался Лизе. И не напишешь ведь, и не спросишь совета.
– Почему?
– изумляется Жан.
Нет, ничего он не понимает!
– Да не дойдет такое письмо, - объясняет Лиза.
– Господи, - стонет Жан.
– И ты хочешь тут жить? Даже если ты ошибаешься - а я думаю, ошибаешься!
– все равно не нужно здесь оставаться. Ну выйди за меня замуж хоть из расчета!
О, какое ужасное оскорбление! Нет, это просто невыносимо! Лиза, опираясь на локоть, объясняет Жану, как горько он ее оскорбил. Но Жан не слушает. Он смотрит на милый силуэт, угадывает в темноте легкие волосы, грудь и хрупкие плечи. Замерев от счастья, притягивает Лизу к себе, осторожно раздвигает ногой ее стройные ноги. Он потом ей все объяснит! Он ее убедит, уговорит, он напишет сибирской маме, что любит, любит Лизу. Что там за мама такая? Наверное, очень сердитая, раз Лизонька даже плачет. Конечно, когда все время зима, когда такие морозы, станешь суровой...
В конце концов, не только Лизе не было еще двадцати. Жан немногим был ее старше.
2
– Возьмите меня с собой, - жалобно просил Жан.
– Я вам не буду мешать!
– Нет, это неудобно, - с достоинством возразила Лиза.
– Мы едем с Ирой. Дикарями...
– И я - дикарями, - сразу согласился, сам не зная на что, Жан.
– Но тебе нельзя, - вспомнила Лиза.
– Ты не можешь уезжать от Москвы так далеко. Нужно разрешение. Это же Сочи!
– Да что там такое есть, в вашем Сочи?
– вспылил Жан.
– Атомные лодки?
–
Жан вскочил и забегал по комнате. Нет, конечно, она не любит его! Ехать на море и не хотеть, чтобы он был рядом? Какие еще нужны доказательства? Бежать, бежать, уезжать надо! А он-то почти передумал. К тому же его так уговаривали в деканате... На одну секунду он сел на кушетку с ней рядом, но тут же вскочил, гордо вскинул голову и пошел к двери. Подойдя, оглянулся. Лиза как ни в чем не бывало попивала чаек. "Маленькая она.
– Жан понял это вдруг очень ясно.
– Ребенок... До любви просто не доросла, не умеет еще любить..."
Он вернулся, коснулся тонкими пальцами пепельных пушистых волос.
– Проводить разрешаешь? На вокзал можно пойти, или это тоже запретная зона?
Лиза засмеялась, взяла в свои его руки.
– Разрешаю, разрешаю, - пропела она.
– Кто-то должен нести чемоданы?
"Дурочка, - с печалью и нежностью подумал Жан.
– Это ведь навсегда..." Он чувствовал себя рядом с ней таким взрослым, пожившим, изверившимся, что сам поразился своим ощущениям. Что с ним такое? Как с этим бороться и как с этим жить? Все слова сказаны, уговоры все позади. "Чемоданы..." Ах, дурочка...
* * *
На вокзале, шагая с чемоданами по перрону, возвышаясь над всеми на голову - зато они выигрывали в объеме, эти толстяки и толстухи, - Жан с грустью признал, что в чем-то его Лиза права. Как на него все глазели! Ну что в нем такого особенного? Он знал, что красив и строен, умен и интеллигентен, и это отражается и в его глазах с длинными загнутыми ресницами, и в спокойном взгляде, в легкой походке, вообще - во всем. Но смотрят на него совсем не поэтому, а потому, что он негр.
Ира с Лизой шли рядом, наперебой щебетали о чем-то, чуть напряженно, чуть громче, чем следовало. Лиза даже взяла его под руку, невзирая на чемодан, и так шагала в тряпочных белых босоножках, не обращая внимания ни на взгляды - изумленные, едва ли не негодующие, - ни на реплику, нарочито громкую:
– Белого, что ли, найти не могла?
Нервно дернулась рука Жана, но Лиза удержала его.
– Тихо, тихо, - погладила она эту родную руку.
– Если я, как ты однажды сказал, "дурочка", то они - злобные дураки. Чувствуешь разницу?
– А я так и не научил тебя моему француз-скому, - невесело улыбнулся Жан.
– Далее чем "бонжур", "мерси" да "ле ливр", мы с тобой не продвинулись.
– Ну, положим, первые два слова я и без тебя знала.
Лиза теснее прижалась к Жану. Теперь она и в самом деле никого, кроме него, не видела. Так вспомнилось, как сидели они рядышком, раскрыв учебник, и Жан что-то рассказывал ей из грамматики, а она только видела глубокие его глаза, тонкие пальцы, жесткие даже на вид волосы.
– Не надо французского, - тихо, почти шепотом сказала она тогда. Давай вместо французского побудем вместе.
Он задохнулся от этой ее естественности, детской смелости. "Никогда ее не обижу..." - поклялся себе. И не обидел: все было так, как хотелось этой зеленоглазой русалке. А теперь все кончается, потому что так решила она. Из-за чего? Из-за таких вот толстых теток?
– Еще не поздно, шерри, - прошептал Жан.
– Что, что?
– переспросила Лиза.
Они стояли уже у вагона. Ира деликатно отошла в сторону.