Всего три дня
Шрифт:
Последнее, майор Антоненко сказал себе решительно, однако прежней уверенности он уже не чувствовал. Была досада на Савельева, и, чтобы отделаться от нее, чтобы утвердиться в своей правоте, майор искал новые, более убедительные доводы.
Весь остаток пути подполковник Савельев тоже вел про себя спор с майором. Ему казалось, что Антоненко ничего не понял и не хочет понимать. От этой мысли у Савельева опять защемило сердце. Какой к черту будет покой на пенсии, если уже сейчас его беспокойство гложет! Дома он и вовсе измается. Нет, не надо было ему дожидаться Антоненко! Не знал бы, что он из себя представляет, считал бы, что все в его дивизионе в порядке, и душа бы не болела. А теперь каково будет?
Оба командира так увлеклись своим мысленным спором, что не заметили,
— Приехали, — облегченно вздохнул подполковник Савельев и вышел из машины.
Здесь их встретил начальник штаба дивизиона майор Глушков, который выезжал вместе с командиром мотострелкового полка на рекогносцировку местности.
— Знакомьтесь, Илья Владимирович, — сказал ему Савельев, представляя нового командира дивизиона. — Майор Антоненко Василий Тихонович.
— Гвардии майор Глушков.
Антоненко поймал в темноте сухую, крепкую руку Глушкова:
— Очень рад.
— Взаимно, — отозвался глуховатым голосом невидимый начштаба. — С приездом. Только что же мы тут знакомимся? Пойдемте в палатку, мы уже связь наладили. Надо в полк доложить о прибытии, а то командир беспокоился.
Он включил карманный фонарик и повел Савельева и Антоненко на командный пункт дивизиона. Тяжело ступая за начштаба, Савельев подумал, что напрасно отсоветовал командиру дивизии назначить Глушкова на свое место. Глушков вполне мог справиться с обязанностями командира дивизиона. Его воспитанник. Со странностями, правда, парень, угрюмый какой-то: не то женоненавистник, не то убежденный холостяк — не поймешь. Хотя вряд ли его можно назвать нелюдимом. Глушков никого не чуждался. Просто душу ни перед кем особенно не распахивал. Он относился к типу людей, с которыми предпочитают вести только деловые разговоры. Возможно, потому, что он был вечно занят — служебные обязанности и заочная учеба в академии отнимали все его время.
Бывавшие в его доме (Савельев не удостаивался этой чести, потому что Глушков никого не приглашал специально в свою крохотную квартирку) видели скрипку. Но ни они, ни соседи майора не слышали его игры. Зачем он тогда хранит инструмент, непонятно. Может, память какая-то?
Офицеры дивизиона строили свои догадки и насчет того, почему их начштаба в тридцать пять лет все еще не женат. Кто-то видел над его письменным столом портрет, с которым пытались связать и замкнутость майора, и то, что он так долго оставался бобылем. Портрет этот был явно переснят и увеличен с любительской фотографии. Из простенькой рамки смотрело миловидное девичье лицо. У девушки были темные слегка вьющиеся волосы до плеч. Ветер, видимо, отбросил локоны назад, за спину, и от этого создавалось впечатление, что девушка бежит, рвется вам навстречу. Сощуренные глаза ее излучали счастье, а в уголках полных губ и в ямочках округлых щек замерла торжествующая улыбка. Быть может, этой девушке, почему-то не ставшей его женой, хранил верность Илья Владимирович?
Савельев этого не знал. А расспрашивать Глушкова, основываясь на одних слухах, он никогда бы не решился. Тем более что все эти странности не мешали майору быть уважаемым в дивизионе человеком. Он имел спокойный характер, никогда не повышал голоса. Кажущаяся медлительность Глушкова никого не вводила в заблуждение — все знали и его острый ум, и способность принимать молниеносные решения. Подполковник Савельев твердо мог на него положиться — в дивизионе была четко налажена учеба, а на стрельбах штаб готовил все данные обстоятельно и своевременно. И еще неизвестно, произошла ли бы зимняя осечка, если бы Глушков не уехал перед тем на сессию.
«Оставил бы своим преемником Глушкова, сейчас душа была бы на месте, — думал Савельев. — Это не Антоненко. Ну, да что теперь жалеть — все равно не исправишь! Послушался на свою голову Трошина: мол, не уйдет от Глушкова дивизион. Пусть, мол, спокойно
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Если день на юге целыми часами борется с ночью, постепенно отвоевывая свое право на существование, то ночь, напротив, особенно не церемонится с ним. Даст ему каких-нибудь минут двадцать — тридцать побарахтаться в сумерках, а потом вдруг непроглядная тьма обрушивается на землю, заполняя все ее уголки.
Полковник Кушнарев уже четыре года служил в Средней Азии, да так и не привык к этой странной и непонятной смене дня и ночи. Зато пользовался ею весьма искусно. И сейчас расчет его оказался верным: обе колонны прибыли в район сосредоточения неприметно для «противника», надежно укрывшись черным саваном внезапно обрушившейся ночи. Они пришли почти одновременно, хотя мотострелкам досталась длинная дорога. Правда, их машинам что асфальт, что пески — одинаково. Кушнарев больше беспокоился за приданный ему гаубичный дивизион — выдержат ли переход их тягачи? И хотя командир полка был уверен в Савельеве не меньше, чем в себе, все же настраивался на любую неожиданность. Когда же артиллеристы доложили, что прибыли на место, он успокоился и с завистью подумал, что у Савельева не автотехник, а чистое золото, и что его надо переманить, как только Алфей Афанасьевич сдаст дивизион. К Песне он приглядывался давненько, но не мог пока ничего предпринять по этическим соображениям: не грабить же средь бела дня старого фронтового товарища!
Мысль о прапорщике Песне мелькнула и отложилась где-то в памяти. Кушнарева больше сейчас интересовало, как сложатся завтрашние «бои». На карте, расстеленной на большом складном столе в углу штабной палатки, пока был обозначен лишь передний край «противника». Но туда еще следовало добраться, минуя все заслоны, затем надо было разведать его огневые средства, их расположение. Все это еще темный лес, который прояснится немного к завтрашнему вечеру, и лучше до поры не ломать себе голову над этим. На сегодня же главное — как можно тщательнее окопаться, замаскировать район сосредоточения так, чтобы на рассвете ни наземная, ни воздушная разведка «южных» не смогла его обнаружить. Своим командирам батальонов он уже отдал необходимые распоряжения, а вот с Савельевым надо потолковать.
— Соединитесь с «Аметистом», — сказал он дежурному телеграфисту, — вызовите первого на КП.
«Аметист» был позывной дивизиона, а «первый» — подполковника Савельева, фронтового крестника Кушнарева. В войну они служили тоже в одной дивизии. Лейтенант Савельев командовал тогда огневым взводом в батарее, а сержант Кушнарев был лихим разведчиком пехоты. Познакомились они в одном из боев, когда батарея держала оборону против прорвавшихся к огневым позициям гитлеровских танков. Фашисты хотели смять артиллеристов, сбросить их в воду танками, но те прямой наводкой крушили бронированные чудовища, пока от всей батареи не осталась одна гаубица и при ней лейтенант Савельев. На подмогу пришел Кушнарев, заночевавший на батарее при возвращении из поиска. Сержант стал рядом с лейтенантом к орудию. Вот и стучали они по «пантерам», пока какая-то из них все же не изловчилась и не шарахнула прямо в орудие. Кушнареву повезло — он за новым снарядом отбежал, а Савельеву досталось здорово. Вытащил его сержант с огневой позиции чуть ли не из-под самых гусениц танка.
До ночи прятались в каком-то овражке под самым берегом, потом перебрались вплавь к своим. Там Кушнарев сдал раненого с рук на руки санитарам, и пути их разошлись.
И вот — бывает же так! — встретились почти через три десятка лет. Конечно, едва узнали друг друга — в том бою присматриваться некогда было, да и годы свой отпечаток наложили. Кушнарев лишился кудрявого соломенного чуба, приобретя взамен крепкую и желтую, как дыня, лысину. И Савельев, разумеется, был не тот крепыш, резкий и ожесточенный, каким впервые увидел его Кушнарев.