Всех скорбящих Радость (сборник)
Шрифт:
– А вы могли мне и не оставить!
Обе Юли засмеялись и снова принялись жевать.
– Юля, а на дворе, между прочим, чудесная погода.
– А почему тогда ты все время покашливаешь?
– Это я в поезде простыл: сама понимаешь, там были сквозняки и духота – самое простудное сочетание. Знаешь что? А при простуде, между прочим, как раз полезен свежий воздух. Что ты думаешь о том, чтобы пойти на прогулку в сад?
– Ромашка, я не смогу – мне же не спуститься по лестнице!
– На лифте спустимся.
– И хожу я еще плохо!
– А
– Как это – «поедем»? На чем?
– Сейчас увидишь! Я пока выйду, а ты надень-ка вот это все – И он выложил на Юлину постель куртку, лыжный костюм и носки, а сам вышел за дверь. За дверью стояла большая и удобная инвалидная коляска. Роман подождал минут десять, потом постучал, приоткрыл дверь и спросил:
– Уже можно подавать карету, ваша светлость?
– Мо-о-жно! – с ожиданием в голосе протянула Юля, и он распахнул дверь и торжественно вкатил коляску.
– Прошу!
Юля ахнула, а Юля-маленькая засмеялась и захлопала в ладоши.
И они поехали в сад. За те дни, что они пропустили, в саду, как это бывает только в начале лета, произошли большие изменения. Листва деревьев и кустов уже полностью обрела форму по роду своему, хотя и не величину, и молоденькие листочки на солнце казались стеклянными. На клумбе перед входом вовсю полыхали желтые и красные тюльпаны, на газонах расцвели примулы и маргаритки, готовился к цветению их любимый каштан. Под кустами шмыгали дрозды, по всему саду тенькали синицы, за высокой стеной позвякивал проходивший по улице трамвай, но им казалось, что в саду царит теплая солнечная тишина.
У кирпичной стены стояла их любимая замшелая скамья: скамейки вокруг клумбы с тюльпанами у входа в институт уже давно покрасили в зеленый цвет, а про эту, видно, забыли. Рядом росла невысокая черемуха деревцем, ствол у нее был кривоватый, с наростами, а крона была прозрачной, кружевной и казалась совсем молоденькой, и цветов на ней было немного. А может, их уже успели оборвать…
– Расскажи мне про поездку в Ленинград. Со всеми подробностями! – попросила Юля.
– С какими подробностями?
– Ну вот, например, что ты видел в окошке пока ехал?
– Да ничего не видел, Юлечка, я же ехал ночным поездом туда и обратно! А вот днем я зашел в церковь и там видел удивительную икону Божьей Матери: на руках у Нее маленький Иисус, а рядом стоит еще какой-то мальчик постарше. Я хотел спросить у церковных бабушек, кто это, но их не было поблизости, и я просто поставил свечку и помолился за тебя и за всех детей.
– А ты веришь в Бога, Рома?
– Верю.
– Я, кажется, тоже… Я даже иногда верю, что после смерти будет еще что-то, какая-то другая жизнь – но уже без горя и боли.
– Я тоже в это верю. Но и эту жизнь нам надо прожить до самого конца, нельзя сдаваться раньше времени, правда?
– А зачем это – обязательно проживать всю жизнь до конца?
– Чтобы выполнить все, что нам было назначено сделать в этой жизни.
– А мне вот кажется, что для меня ничего
«Какой ужас!» – похолодев, подумал Роман, но вслух ничего не сказал, спросил только:
– А хочешь, я тебе достану веточку черемухи и мы ее поставим у твоей кровати?
– Хочу.
Роман встал и принялся оглядывать черемушное деревце:
– Эту? Или вон ту? Какая тебе нравится? О, вон там я вижу двойную пушистую веточку!
– Ромашка, ты ее не достанешь, она высоко!
– Я не достану? Ну вот еще! Непременно достану! Только уступи мне твою карету ненадолго.
Роман пересадил Юлю на скамейку, а потом подкатил коляску к самой черемухе, поставил ее на тормоз, встал ногами на сиденье, пригнул верхушку черемухи и сломил ту самую веточку.
Юля радостно захлопала в ладоши. Он слез с коляски и торжественно вручил ей свой дар. Юля понюхала черемуху и чихнула.
– Знаешь, а мне еще никто никогда не дарил цветов!
– Вот мы оба с тобой поправимся, выберемся из больницы, и тогда я буду дарить тебе цветы хоть каждый день.
– А где ты будешь их брать?
– Ну не в садах же воровать! Это уж я тут, по бедности нашей… Покупать я буду тебе цветы, Юлечка.
– А деньги?
– А деньги я заработаю. – Роман пошевелил пальцами и только сейчас заметил, что руки у него уже не отечные. – Давно я не упражнялся по-настоящему, надо больше играть. Святослав Рихтер говорил: «Если я не играю один день – это замечаю только я сам, если два дня – это замечает моя жена, а если три дня – это слышат все слушатели в зале».
– А сегодня вечером ты поиграешь для меня?
– А как же! И мы вместе споем твою любимую песенку.
И так оно и было: они вернулись с прогулки, пообедали и отдохнули, а вечером Роман отвез Юлю в конференц-зал и играл для нее, и они пели вместе колыбельную Умки.
И оба не знали, что это была их последняя прогулка и последний концерт.
На другое утро у Юли началось сильное, до тошноты, головокружение. Пришла врач, посмотрела, помрачнела, назначила какие-то уколы, а назавтра на обходе был профессор, почитал результаты последних анализов, тоже тщательно осмотрел Юлю и распорядился перевести ее в отдельную палату.
Роман подстерег профессора Привалова возле его кабинета и спросил:
– Дмитрий Алексеевич! Юле Качуркиной очень плохо. А нельзя прямо сейчас использовать лекарство – то, которое у нас уже есть? А там мой знакомый пришлет еще. Может быть, натулан поможет?
– Нет, Роман, сейчас не поможет. Слишком ослаблен организм.
– А операция поможет?
– В таком состоянии опухоль трогать нельзя, она сейчас очень агрессивна.
– Что же делать?
– Надеяться на чудо и поддерживать организм: если это обострение пройдет и наступит спокойный период – тогда сразу начнем натулан.