Всем сестрам по серьгам

Туголукова Инна

Дверь из маленькой комнаты отворилась, и на пороге гостиной нарисовалась голая Анька.

— Пить хочу! — заявила она.

— А вон на столе твоя кружечка стоит, — показала Алена. — Попей…

Анька прошлепала к столу, ухватила кружку за ручку и потянула на себя. Кружка наклонилась, и на бежевый палас выплеснулась лужица морса.

Андрей перехватил Аленин взгляд и подмигнул ей, мол, молчи, поглядим, что она станет делать дальше.

Анька воровато глянула на родителей и, убедившись, что никто на нее не смотрит, старательно затерла лужицу голой пяткой.

— Что-то

случилось, заяц? — поинтересовался Андрей.

— А! — отмахнулась Анька и небрежно пояснила: — Это мама нассала…

Андрей схватил с дивана газету и уткнулся в замятые страницы, похрюкивая от едва сдерживаемых пароксизмов смеха. Алена прикрыла лицо книгой, вторя ему тоненькими повизгиваниями.

— Мамочка, ты плачешь? — удивилась Анька.

— Нет-нет… — едва выдавила Алена.

Анька еще немного постояла в раздумье, отобрала у отца газету и забралась к нему на колени. Тот вытер ладонями мокрые от слез глаза, подхватил ее под мышки.

— Пойдем, уложу тебя в кроватку?

— Пойдем, — согласилась Анька и погладила его по обросшей щеке. — А когда у тебя эти колючки выпадут?..

— Хорошо воспитываете подрастающее поколение, Елена Вячеславовна, — насмешливо сказал Андрей, возвращаясь в гостиную. — Один озабочен оволосением лобка, вторая клевещет на родную мать, да еще и использует ненормативную лексику в столь юном возрасте.

— Да это все издержки детского сада, Андрюш, — оправдалась Алена. — Ты же понимаешь, где они этого набираются.

— Вот потому я и прошу тебя посидеть с Анькой дома еще хотя бы год.

— А что изменится через год, Андрей?

— Ну на работе у тебя уж точно ничего. А если и изменится, невелика потеря.

— Это ты так считаешь?

Она нервно стянула заколку и тряхнула головой, освобождая собранные на затылке волосы.

— Да, это я так считаю! — набрал децибелы Шестаков. — А если твой многомудрый сосед придерживается иного мнения, то мне на него положить с прибором, понято? — И, глядя на ее изумленное лицо, не удержался, добавил: — Можешь захлопнуть рот, я уже все сказал.

Алена вспыхнула, развела крылья заколки и одним резким движением защепила его ненавистный наглый нос.

Это было очень больно. Ну, то есть, очень! Так, что в первый момент он даже не понял, что именно его ослепило — боль или ярость. Но она так перепугалась, так искренне ужаснулась содеянному, что он, осторожно трогая изувеченный нос, только спросил:

— Ну и что я теперь скажу на работе?

— Может быть, сказать, что тебя укусила собака? — робко предложила Алена.

— Остроумно, — согласился Шестаков.

— Ой! — спохватилась она. — Сейчас я тебе ранки обработаю.

— Перестань! — отмахнулся Андрей. — Не хватало мне только прийти с коричневым носом! Или, еще того хуже, с зеленым.

— Ничего подобного! — успокоила его Алена. — Это новое средство без цвета и запаха и совсем не жжет. «Эплан» называется. Я его специально для детей держу.

— Так ты и детям носы прищемляешь, когда они себя плохо ведут?! — притворно ужаснулся Андрей.

…Она так осторожно обрабатывала

его многострадальный нос, как будто это была открытая рваная рана. И очень близко стояла. И пахло от нее Анькой и чем-то еще, едва уловимым, но таким нужным, важным, что без этого не то что дышать, а и жить-то нормально невозможно. И он, задыхаясь, рванул ее к себе, вжимаясь лицом, вбирая это неуловимое нечто, но оно все ускользало, не давалось, и нельзя было отпустить ее ни за что на свете, пока не найдешь, не ухватишь, не наполнишься до краев и дальше, через край, не отрываясь.

И Алена вспыхнула как спичка, мгновенно загорелась от первого же его прикосновения. И это ее преображение, чудесная метаморфоза, стремительная готовность принять его ласку и сторицей вернуть обратно потрясли Андрея до глубины души. Вот так когда-то хмельная Маруся из застенчивой тихой простушки превращалась вдруг в разнузданную вакханку. А теперь вот Алена…

Из каких семян взошли, с чьим молоком впитались, где тлели-дремали и неожиданно пробудились эти тайные знания и искушенность, эта пронзительная нежность и неутомимая страстная изобретательность?..

…На узком диване лежать было неудобно, и он осторожно освободил затекшую руку.

— Пойду в душ. А хочешь, ты первая?

— Нет, нет, иди. Я за тобой…

Она чуть-чуть полежала, потерлась щекой о валик, еще хранивший его тепло и запах. Потом разложила диван, постелила чистые простыни и, немного подумав, достала вторую подушку. Сегодня они уснут вместе. Сегодня и завтра — и ныне, и присно, и во веки веков.

И разве может быть иначе после того, что с ними было? А главное, как это было! И будет еще… Она и думать не думала… Да и она ли это? О Господи! Неужели?..

Она спряталась на темной кухне и, когда Шестаков вышел, шмыгнула в ванную.

Он вернулся в гостиную и хмыкнул, увидев две подушки, лег с краю, закинул за голову руки. На диван бесшумно прыгнула Фиса, долго возилась, устраиваясь в ногах.

Он тронул прикушенную Аленой губу. Не хватает только синяка под глазом для полноты картины! Хорош он будет в понедельник, ничего не скажешь.

Нет, но какая поразительная эволюция! Лежала ведь бревно бревном — он помнил! — а теперь просто жрица любви! Конечно, за четыре года можно многому научиться, особенно если учителя были хорошие. Натаскали по полной программе, отточили мастерство. Вот и разгадка метаморфозы. Все просто…

Пришла Алена, скинула халатик, скользнула под одеяло. Он видел, как в лунном свете молочной белизной высветился ее силуэт.

Кошка Фиса недовольно фыркнула, но не ушла. Фунтик поднялся со своей подстилки в углу, поскреб палас лапой, покрутился волчком и тяжело плюхнулся, как груда костей.

Алена, секунду помедлив, пристроила голову на плече у Андрея, закинула прохладную ногу, обняла поперек живота и зажмурилась от удовольствия, затихла. Но он был уже совсем на другой волне.

— И часто сюда захаживает твой сосед? — холодно осведомился Шестаков, и очарование пропало. Лопнуло как мыльный пузырь.