Всем смертям назло. Записки фронтового летчика
Шрифт:
Потерян счет времени. Сколько минут, а может быть, и часов длился этот кошмар, я не знал. Во всем мире остались для меня только бешено крутящийся самолет и полыхающее заревом небо в узорах цветных шариков да рваных звездочках разрывов.
Мелькали в памяти обрывки прежних боев, встала перед глазами недавняя гибель моего друга Жоры Васильева над Галацем. Его вот так же держали прожекторы и так же яростно били по нему зенитки. Уж какой великий мастер пилотажа был Жора, а вырваться не смог. А сейчас и прожекторов больше, и обстрел плотнее… Мозг все чаще пронизывает мысль о бесполезности продолжения
В этот момент, один из труднейших в моей жизни, сзади раздался возглас:
— Молодец, командир! Отходи к периферии!
Зарычал короткими очередями штурманский пулемет, и на земле потухли, один за другим несколько прожекторов.
Стрельба и особенно ободряющий голос боевого напарника встряхнули меня. Прошло оцепенение страхом. Возвращался азарт схватки. Исчезла усталость, тело вновь налилось силой, и я уже не думал о гибели, хотя и не заглядывал в будущее дальше, чем на несколько бесконечных секунд вперед.
Все происходящее стало видеться мне, как в замедленной киносъемке. Вот трасса голубых и красных шариков медленно-медленно приближается к моему крылу. Самолет так же неторопливо отворачивает в сторону, смертоносная трасса проходит мимо. Неспешно вспухают разрывы тяжелых снарядов. «Тройка» ходит от разрыва к разрыву, протыкая носом едкий дым взрывчатки, будто понимая, что в это место никогда уже не попадает ни один снаряд.
Отрешенно от происходящего чувствовал я себя. Спокойно, как мне казалось, обдумывал наше положение. В общем-то, ничего особенного не происходит. Постреляют-постреляют да и перестанут. Вон уже сколько высадили боеприпасов, и все без толку. Погасят прожекторы, и мы уйдем. Откуда-то появилась твердая надежда вырваться из огня — всем смертям назло…
Руки сами собой управляли машиной, бешено закручивая ее в дикой свистопляске игры со смертью. Но проделывал это будто не я, а некто посторонний. Такое состояние бывает у бегунов на большие дистанции, когда появляется «второе дыхание». У меня появилась масса свободного времени. На борту остались две осветительные бомбы «САБ-25», и я сбросил одну из них. Хорошо стали видны разлившийся пожар на привокзальных путях, развалины улиц, разбросанные по ним вспышки стрельбы зениток, прожекторы.
Сверкая лаком крыльев, «тройка» продолжала метаться. Мотор то надрывался в форсажном режиме, то замолкал вовсе. Я ухитрился-таки оттянуться к периферии обороны. Еще немного, и я должен выйти из-под обстрела. И вот тут-то с моей машиной и случилась беда. Впереди справа, чуть ниже мотора, сверкнул разрыв. Нас встряхнуло воздушной волной — и сильнейшая, как в ознобе, тряска охватила самолет.
К нам неотвратимо приближалась серия разрывов. Надо немедленно увеличить скорость! Дал форсаж. Машина рванулась и затряслась. Несколько секунд такого полета, и мотор оторвется к чертовой матери! Оставалось одно: быстро, как только можно, нырнуть к земле и там уйти в темноту. Разумеется, при условии, если до этого не развалится от бешеной тряски моя «тройка» и немцы позволят безнаказанно снизиться до высоты бреющего полета.
Я завалил машину в крутое скольжение на крыло по спирали, снижаясь практически вертикально, а попросту говоря, падал, как камень. Этот маневр
Но выбора у меня в тот момент не было.
Сбросили последний «САБ». Нужно хорошенько осветить землю, иначе можно вообще не успеть вывести машину в горизонтальный полет и трахнуться о камни. Все круче наклоняются сопровождающие меня прожекторы. Многим уже не хватает угла наклона — я ниже их, и они гаснут. При свете подвешенного на парашюте «САБа» на глаз определяю высоту — метров пятьдесят, не больше.
Я прижался к самой земле, к развалинам, и, не обращая внимания на тряску, увожу «тройку» за пределы Белграда в дождливую черноту югославской ночи.
Кажется, вырвались! Сбавил обороты до предела, слегка усмирив тряску. Стало возможным разглядеть показания приборов. В душе ширилась радость, и незаметно для себя я негромко запел:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, Преодолеть пространство и простор, Нам разум дал стальные руки — крылья, А вместо сердца — пламенный мотор!Вспомнился отец. Он любил этот авиамарш. Если бы мог он в эту ночь хоть краем глаза увидеть меня в бою! Хотя нет, лучше не надо. Не дай бог родителям видеть своего сына в таком положении!
Судя по времени, где-то поблизости должны быть горы. Понемногу набираю высоту. Летим в густой темноте. Усилился дождь. К тряске добавилась болтанка. Значит, действительно под нами хребты. Значит, нужно срочно набирать высоту: не лезть же на нелепую смерть от столкновения с горой после пережитого боя.
Ночь на исходе. Скоро рассвет. При нашей черепашьей скорости он встретит нас где-то над Венгерской равниной. За ней еще Румыния, Карпаты, и только там — линия фронта. Как же далеко до родного аэродрома!
Прекратился дождь, улучшилась видимость, в облаках появились просветы. Нет-нет да и проглянет с безмерной высоты звездочка, мелькнет голубым светом и погаснет, закрытая черным брюхом мокрого облака. Затем просветы замелькали чаще, звезд высыпало все больше — погода явно шла на улучшение. Но это не радует. Небо на востоке светлеет.
— Рассвет, командир. Что будем делать?
— Лететь будем.
В голосе штурмана озабоченность. Наш Р-5 вовсе не приспособлен для дневного боя с истребителями, а их в этих местах полным-полно. Придется ловчить: пойду по оврагам, прижмусь к земле, поползу по руслам ручьев и речек, по опушкам лесов.
Горизонт справа разгорался малиновым заревом. Облака на востоке — будто алые паруса гриновского корабля, поднятые до самого неба. А «тройку» трясет и трясет. Иду на предельно малых оборотах, лишь бы держаться в воздухе.
И вдруг голос штурмана:
— Командир, нас догоняет самолет!
Только этого нам не хватало! Обернулся: короткий узкий капот мотора, длинные неубирающиеся шасси, верхнее расположение крыла, большая, сплошь застекленная кабина. Да это же «аист» — связной самолет немецких ВВС!