Всем смертям назло
Шрифт:
— Иначе нельзя было, — сказал я неохотно.
Кажется, они не поверили: ни дед, ни Петька. Теперь мне это было все равно. Я уйду отсюда. В лес. Там партизаны. Отыщу. Снова буду человеком.
И я с надеждой посмотрел в тот угол, где под половицей я спрятал свой «ТТ» с тремя оставшимися у меня патронами. Я обмотал его портянкой и опустил в подвал. Мне пришлось вынуть гвозди, которыми была прибита половица, и вновь забить их.
Это было чертовски трудно: весь в поту, я подполз к постели. И долго лежал потом
Как хорошо, что я все же это сделал!
Я сошел с трех ветхих ступенек крыльца и остановился у плетня с надетыми на жерди глиняными горшками. Вся деревенька из одиннадцати дворов была мне видна отсюда. Дед вышел встречать Петьку. Где пропадал парень целые дни, а иногда и ночи? Вот он подходит своей солидной походкой взрослого человека, на котором, как ни говори, семья: дед да вот, еще раненый...
— Рано вы поднялись, дяденька! — издали говорит он мне ворчливо. — Разбередите ногу и возись с вами!
Он упорно зовет меня дяденькой, словно не доверяя тому имени, которым я назвался. И почему всегда так насторожен его недетский, слишком озабоченный взгляд?
— Да я уже поправляюсь. Скоро нога заживет и уйду от вас, — говорю я.
— А разве вам у нас плохо? — спрашивает он просто.
— Мне-то у вас неплохо. А вам с дедом может быть плохо, Петя.
— Ничего. Перемелется — мука будет, — бросает он, проходя в избу. — Фашисты не идут в деревню нашу.
«А далеко ли они от нас? И всего-то два километра», — думаю я, но молчу и иду вслед за ним.
Вечер. Я лежу на кровати, которую мне уступил Петька. Он сидит за столом, что-то мастерит. Сверчок завел в углу знакомую песню. Слабо мерцает фитилек на столе. В бледном свете его задумчивым кажется лицо мальчика.
Внезапно он спрашивает:
— Дяденька! Вы правда шофер?
— Конечно. А почему ты спрашиваешь?
— Спросил, да и все! — отвечает Петька грубо.
Мне не дремлется. Неужели поймать меня думал?! Какой странный, суровый, колючий мальчик! Да и то сказать, неласковая у него судьба: мать умерла давно, отца убили в первые дни войны.
Я вздрогнул, когда сильный стук потряс дверь.
— Ленька! — сказал, вставая, Петька и отпер дверь.
Леньке, его товарищу, уже шестнадцать лет. Он работает в ремонтных мастерских у немцев и каждый день приходит к Петьке. О чем так часто они шепчутся за печкой, озабоченные какой-то большой, недетской заботой?
— Туча идет, сейчас прольется, — сказал Леня.
И тотчас первые капли дождя ударили в стекла оконца.
— Отчего так поздно? — спросил Петя. Он неприветлив с другом.
— Ремонт производили. Фрицев понаехало, страсть! Жить им там негде. Как бы сюда не поперли!
— Что языком трепать прежде времени! — прикрикнул Петька.
Ленька немедленно умолкает. Несмотря на
— Ленька, что слыхать у вас? — спрашивает требовательно дед, сползший с печки.
— Аверьяновых братьев забрали...
— За что?
— Говорят, партизаны. Оружие вроде нашли.
— Мы не партизаны. Оружия не имеем. Нам немцев бояться нечего, — вдруг в сердцах говорит Петька и смотрит на меня.
Я невольно опускаю глаза. Он так посмотрел...
Я хотел расспросить Леньку, но Петька уже принялся выговаривать товарищу:
— И что ты деда мне беспокоишь? Звонишь да звонишь. Язык у тебя без костей.
Ленька виновато замолчал.
— А немцы нас учат, — вдруг объявил он.
— Какие учителя выискались! Чему же это? — спрашивает Петька строго.
— На машинах ездить. Шоферов, говорят, им не хватает. Хотят нас выучить.
— Ну и что же, выучился?
— Сегодня первый день только учили. Про мотор рассказывали, про четыре такта.
— Сколько? — спрашивает Петька подозрительно.
— Четыре, — отвечает Леня, растерянно сморгнув.
— И Генку учат? — спрашивает вдруг дед.
— Так Генки же нету! — удивляется Леня. — Его же в Германию угнали.
— Деду, — перебивает Петька звенящим голосом, — ложились бы вы спать, ночь на дворе. И кто тебя, Ленька, за язык тянет, горе мое?.. Того угнали, того повесили — другого разговору нету.
Пауза. Потом Петька спрашивает:
— Что ж, науку постиг?
— Ничего не понял.
— А ты шофера спроси. Дяденька, рассказали бы ему.
— Пожалуйста, — говорю я, — бумагу дай.
Я встаю и рисую схему четырехтактного двигателя.
Ленька все равно ничего не понимает. А Петя все время наблюдает за мной. Но я объясняю без запинки, а чертеж оставляю на столе.
Хромая, бродил я по двору. Было наслаждением ощущать, как возвращаются силы, как возвращается уверенность в себе.
Когда в избе никого не было, я осторожно вынимал из-за газетных листов ту открытку. Кто мне подбросил ее? Деду не пришло бы в голову. Мальчик был прост, как лист лопуха. А может быть, мне так казалось?
Я сел на завалинку, внезапно уставший, как старик. Тихо сидел, жмурясь на солнце, тихо, как старик. Может быть, это почудилось, что силы возвращаются ко мне?
Я услышал шаги в избе. Верно, со двора вошел в избу Петька. Я приподнялся и заглянул в окно. Петька держал в руках какую-то бумагу. Вглядывался в нее. Потом подошел к зеркалу и спрятал за него эту бумагу. И тут он увидел меня. Лицо его перекосилось: он испугался. Чего? Что я увидел? Чего я не должен был видеть? Но я не подал виду, я научился хитрить, притворяться, не доверять. Никому не доверять. И Петька успокоился.