Всем стоять на Занзибаре
Шрифт:
Пару секунд спустя он обнаружил, почему это стоит ему такого труда. Его шокировало то, как у всех на виду, буднично и деловито готовят к погребению труп. В современной стерильной Америке все умом понимают, что смерть и все, с нею связанное, может происходить на публике: в сердечном приступе или в – более грязной – гибели от рук мокера нет ничего необычного. Но мало кто своими глазами видел впавших в амок и одержимых жаждой убийства, и принято считать, что смерти место в опрятненьких больницах, подальше от глаз всех, помимо экспертов, специально обученных иметь дело с человеческим мясом.
«Но
Бениния то и дело его шокировала. Воспринимаемой глазом и на слух, лишенной эмоционального содержания информацией, какая поступала от Салманассара или из библиотеки «ДжТ», можно было манипулировать, и она легко усваивалась, иными словами, подавалась в привычном формате. Но, столкнувшись со множеством наречий, запахов, с местной пищей, жарким липким воздухом начала лета, хлюпаньем грязи под ботинками, он оказался в том же бедственном положении, как бушмен, измучивающий себя, силясь отыскать смысл в фотоснимке, пытаясь перебросить мостик через пропасть между знакомым символом и данной в ощущениях реальностью.
И все же это необходимо было сделать. В изоляции кондиционированного небоскреба «ДжТ» можно тысячу лет жонглировать компьютерными данными и создавать из них миллионы красивых, логичных моделей. Но нужно спуститься на землю и самому увидеть, точны ли эти данные, прежде чем перевести программирующие переключатели в Салманассаре с «гипотетического» на «реальное».
Его мысли разом вернулись к настоящему, словно похожий переключатель повернули в его собственном мозгу. Память проиграла ему окончание вопроса мальчика:
– … как китайцы могут причинять столько вреда в Калифорнии!
Вид у Гидеона стал недоуменный.
– Боюсь, я не совсем тебя понимаю, – помолчав, сказал он.
– Прошу, простите ребенка, сэр. – Учитель был явно сконфужен. – Это не самая тактичная тема.
– Я отвечу на любой вопрос, тактичный он или нет, – сказал Гидеон. – Я просто не совсем понял, вот и все.
– Понимаете, сэр, – объяснил мальчик, – у нас в деревне есть телевизор, и учитель заставляет нас, старших ребят, после уроков смотреть программы новостей, поэтому мы много видим про Америку. А в новостях часто появляются репортажи про ущерб, который наносят китайские шпионы в Калифорнии. Но если американцы такие, как вы или как английские люди, а китайцы такие, как показывают по телевизору – с чудными глазами и другой кожей, – почему вы не можете их узнать и поймать?
– Смысл уловил, – мрачно сказал Норман. – Хочешь, я с этим разберусь, Гидеон? – Он оттолкнулся от дверцы Машины, к которой стоял прислонившись, и подошел к детям, внимательно разглядывая спрашивающего. Не старше тринадцати лет, а вопрос свой сформулировал на первоклассном английском с легким британским акцентом. Вероятно, научился ему, копируя какого-нибудь диктора Единой Европы. Тем не менее в его возрасте это немалое достижение.
– Как тебя зовут, вундер?
– Саймон, сэр. Саймон Бетакази.
– Что ж, Саймон, ты, пожалуй, уже достаточно взрослый, чтобы понимать, каково это, когда ты делаешь какую-нибудь глупость и не хочешь, чтобы другие о ней узнали. Не потому, что тебя накажут, а потому, что над тобой будут смеяться. Или потому,
Саймон кивнул, лицо у него стало внимательным и напряженным.
– Вот только иногда случаются вещи настолько серьезные, что их никак не спрячешь. Предположим, ты… гм! Предположим, ты опрокинул кувшин молока, и другого молока в доме нет. Виноват ты, но случилось это потому, что ты дурачился, скажем, пытался посмотреть, не сможешь ли повисеть, зацепившись ногами за потолочные балки.
Саймон уставился на него непонимающим взглядом, и учитель, улыбнувшись, сказал что-то на шинка. Лицо мальчика просветлело, и он едва подавил ухмылку.
– Так. Ты мог бы попытаться свалить вину на кого-то другого… Нет, я уверен, ты бы этого не сделал, ты хороший мальчик. Ты мог бы попробовать обвинить свинью, которая бросилась тебе под ноги, или курицу, которая тебя неожиданно напугала, и ты упал на кувшин.
Китайцам пришлось бы быть очень умными, чтобы причинить столько вреда, как об этом рассказывают по телевизору. Но поскольку Америка – большая, богатая, могущественная и гордая страна, нам неприятно признавать, что у нас есть люди, которые несчастливы. Если уж на то пошло, настолько несчастны, что хотят изменить то, как ею управляют. Но таких немного, и поэтому сами они изменить ничего не в состоянии. И вот поэтому они выходят из себя и ломают вещи, как делают это люди повсюду.
А еще есть другие люди, которым тоже хотелось бы многое изменить, но которые сами никогда не станут бросать бомбы или поджигать дома. А вот если бы они сочли, что таких, как они, много, тогда тоже могли бы начать что-нибудь портить. Поэтому мы позволяем им думать, что на самом деле виноват кто-то другой. Понимаешь?
– Это, возможно, для него сложновато, – сказал шепотом Норману учитель.
– Нет, я понимаю, – с чувством ответил Саймон. – Я, честное слово, видел, как двое человек вышли из себя. Это было, когда я в прошлом году ездил к моему кузену на север. Я видел, как поссорились дама и джентльмен иноко.
На языке у Нормана вертелось недоверчивое восклицание. Однако не успел он и рта открыть, как Гидеон вежливо кашлянул.
– Прошу прощения, но нам пора ехать, – твердо сказал он.
– Разумеется, – просиял учитель. – Большое спасибо за вашу доброту. Класс, трижды ура нашим гостям! Гип, гип…
Они уже выехали из селения, когда Норман спросил:
– Как бы государство отнеслось к этой… э… презентации?
– Это было честно, – пожал плечами Гидеон. – Совсем не то, что они услышат по телевизору, но честно.
Норман помялся.
– Мне хотелось спросить кое-что, но это кажется таким глупым… Черт! Почему маленькому Саймону так не терпелось подчеркнуть, что он видел, как кто-то вышел из себя?
– Это очень смышленый парнишка. И опытный.
– Всякому видно, что он не простак! Но я спрашивал про…
– Он сказал это по-английски. Он не смог бы сказать этого на шинка, на своем родном языке, а суметь выразить незнакомые понятия на чужом языке – это ведь очень неплохо для подростка, а?
Норман в замешательстве потряс головой.