Всем стоять на Занзибаре
Шрифт:
– Тогда им тоже понадобятся советники. И все же… – Он с трудом сглотнул. – Столько сил потребовалось, чтобы проглотить гордость и подать заявление, лишь бы поехать служить les noirs [94] . И после такого унижения узнать, что все напрасно… Нестерпимо…
– Mon pauvre. [95] Как я тебя понимаю.
Она снова подняла бокал. Поверх его края она встретилась взглядом с Пьером.
– Да, ты ведь понимаешь, правда? Если бы в целом мире не нашлось ни одного человека, кто бы мне посочувствовал, я бы, наверное,
94
черным (фр.)
95
Бедный мой (фр.)
– И я тоже. – С огромным усилием воли она оторвала взгляд от него и поставила бокал на пол. Не поднимая головы, она сказала: – Знаешь, мне кажется, в этом и есть причина вечных неурядиц в моей жизни. То один мужчина, то другой. Считаю победой, если год удалось продержаться вместе… Ищу такого, как ты, сердце мое. И не нахожу.
– Но у тебя хотя бы хватало терпения искать, – сказал Пьер. – А я сдался. Только теперь, когда меня сперва один раз, теперь другой насильно в это ткнули, я готов признать разочарование.
Атмосфера казалась заряженной не только дымом кифа, но чем-то, что было необходимо и одновременно невозможно сказать. Он с трудом поднялся на ноги, словно сам воздух давил на него.
– Давай послушаем музыку. Дом кажется таким пустым.
– Пустым, как моя душа – сказала Жанинн и снова набрала в легкие дым кифа.
– Что будем слушать? Победные песни? Похоронный марш?
– Ты сам поиграешь или поставишь запись?
– Запись. Душа больше не лежит играть. – Он порылся в стойке, выбрал, поставил кассету. – Берлиоз для поднятия настроения, гм? – пробормотал он, гася висячую лампу. – К этой видеоряд подобран особенно удачно. Кажется, ты ее не видела.
В свечении от маленького экранчика, на котором засияли бело-золотые узоры, он вернулся к ней на диван. Некоторое время они сидели неподвижно. Звучание ошеломляло, тяга гения к огромным оркестрам достигла своего апофеоза в современных усилителях.
– Надо бы купить новый проигрыватель, – сказал Пьер. – На этом третье измерение теряется, разве что сидишь, уткнувшись в самый экран.
– Сдвинься немного ко мне. Тебе же здесь неудобно. Чтобы сидеть на этих треклятых штуках, нужны африканские кости. Может, тебе перебраться в кресло?
Нет, два кресла в узкое пространство перед экраном не втиснешь… Мы с Розали и из-за этого тоже ссорились.
– Тебе отсюда хорошо видно? Дай я к тебе прислонюсь. Нет, обними меня за плечи. Да, вот так хорошо.
Прошло сколько-то минут. От ее волос пахло пряным. Сами волосы были шелковистыми на его щеке. Образы и краски подходили к музыке великолепно, прорывались к нему сквозь апатию и депрессию, убаюкивали. Он почувствовал, как ее сильные худые пальцы сплелись с его, но никак не отреагировал, а когда она слегка пошевелилась, он только, едва двинувшись, сам соответственно изменил позу. Совершенно естественным было, что, когда кончики ее пальцев стали гладить тыльную сторону его ладони, он скопировал это движение, и прошло некоторое время, прежде чем до него дошло, что он касается ее обнаженной груди.
Цвета на экране сменились на белый и небесно-голубой. В этом ставшем вдруг более ярком свете он поглядел на сестру. На щеках у нее блестели слезы: две сверкающие реки вытекали из двух темных провалов.
За грохотом музыки
– Ни для тебя, ни для меня никогда ведь никого не будет, да, Пьер?
Он не нашел ответа.
– Это правда, – сказала она чуть громче и очень устало. – Может, пора перестать притворяться? Меня тошнит ото всех, кроме тебя. Брат ты мне или нет, всю мою жизнь ты был мне единственным другом, а я уже немолода. Парижане не желают нас знать, французы нас игнорируют, остальная Европа – хаос, похожий на блевотину жадной собаки, а сейчас оказывается, sales noirs [96] мы тоже не нужны. Куда нам еще податься, скажи мне?
96
грязным нефам (фр.)
Покачав головой, Пьер обреченно поднял руку, словно хотел сказать, что надежды для них нет.
– Ainsi je les emmerde tous [97] , – сказала Жаннин. Пока она только распустила блузетку, обнажив одну грудь, которую дала ему гладить. Это была очень красивая грудь, округлая, пробуждающая фантазии. Теперь она расстегнула молнию до конца, сняла и отбросила блузетку. Он не попытался ее остановить, но и, чтобы помочь, тоже не шевельнулся.
Несколько минут она задумчиво глядела на него с расстояния вытянутой руки, потом вдруг сказала:
97
А еще как же они мне все осточертели (фр.)
– Иногда я спрашивала себя, не потому ли ты теряешь своих женщин, что ты меньше мужчина, чем я воображала. Это правда, Пьер?
Его лицо внезапно потемнело от гнева.
– Сомнений быть не может! – огрызнулся он.
– И нет сомнений, что я привлекательная женщина. Когда я сегодня получила письмо, до меня вдруг дошло, чего я, собственно, хочу. И чего ты хочешь тоже. Умершего мира. Но должно же было что-то от него остаться. Я подумала: мы понимаем друг друга! Мы могли бы… мы должны поехать и отыскать то, чего хотим. Разумно. Вдвоем. Кое-что придется уладить, но я смогу это сделать. Есть на Земле места, где больше ценят человека, чем клочок бумаги, на котором написано, кем он был, когда родился.
Она помедлила.
– У нас могли бы быть дети, Пьер.
– Ты с ума сошла? – Вопрос сорвался шепотом с побелевших губ.
– Подумай немного, – спокойно сказала она и, откинувшись на подушки, снова стала смотреть запись. Грудь она прикрыла руками, пародируя скромность, которая, как она знала, неизменно распаляет мужчин.
Почувствовав первое его прикосновение, она жадно подставила под поцелуи губы.
КОНТЕКСТ (27)
ОТЧЕТЫ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ ГРУПП
С точки зрения лингвистики язык шинка в своей традиционной форме зафиксирован только у очень старых мужчин и женщин во время изложения песен, напевов и фольклорных историй, выученных в детстве, это типичный представитель языковой подгруппы, доминирующей в данном регионе. В дополнение к установленным ранее был зафиксирован ряд дополнительных аномалий, тем более важных, что они устанавливают семантическую близость между словами, обозначающими «воин» и «пища», и омонимичность слов, обозначающих «рана» и «болезнь».