Всемирная гармония
Шрифт:
Тигром ходит по лаборатории окрыленный Знаток. Орлом глядит на приборы и находит, что прежние против этих были просто хлам.
– Ну все можно!
– бормочет.
– Ну все-все-все!
Останавливается, щелкает тумблерами, крутит верньеры, смотрит на экраны и самописцы и чуть не плачет - такова радость. Просто места себе не находит.
Наконец нашел. Присел к столу и стал смотреть на репродукцию, которая специально для него изыскана замечательным директором Института.
– Рублев! "Троица"! Ах!..
После этих слов он надолго замолчал, вглядываясь в узкие лица, в удлиненные задумчивые фигуры, в странную игру простых теплых тонов -
– Боже мой!
– произнес он наконец.
– Такое богатство - четырьмя комьями грязи! Из-под ног!.. А позы! Боже мой... Ну, теперь-то...
И, схватив линейку, циркуль и остро отточенный карандаш, он одержимо принялся за работу. Он хорошо знал на память все формулы "золотого сечения", ему не надо было листать справочники в поисках цифр. Через какие-то полчаса картина великого художника украсилась густой сеткой прямых и кривых, тонких и жирных линий, пересечения которых приводили Знатока в восторг, в ярость и в священный ужас.
Когда к вечеру директор Института навестил Знатока в его новой лаборатории, тот сидел перед компьютером и сверял цифры и линии на экране дисплея с теми, что были у него начертаны от руки.
– Ну, - спросил Друг, - как теперь твое богатырское ничего?
– Смотри, - пробормотал Знаток, подняв на него глаза поверх очков. Я почти приблизился к разгадке всемирной композиции.
– Это как же?
– Друг поглядел в бумаги и на экран.
– Что ты называешь "всемирной композицией"?
– А вот что, - начал Знаток.
– Надеюсь, ты помнишь, я говорил тебе когда-то о возможности существования некоего Всемирного Разума.
Друг кивнул.
– Ты еще сказал, - продолжал Знаток, - что, мол, не надо усложнять, и мой Всемирный Разум имеет простое название - Природа, и творит он по законам, ему самому неведомым.
Друг снова кивнул и сел на вертящийся стул, готовясь к беседе.
– Так вот, - заявил Знаток, - я почти доказал, а с таким оборудованием докажу непременно, что существует некий осознанный акт творчества, осуществляемый на Земле Всемирным, точнее сказать, даже Вселенским Разумом через людей. Этот акт бесконечен и необозримо разнообразен, но каждое его действие подчинено неким единым законам, которые внушаются свыше лишь избранным творцам - вроде Рублева, Леонардо, Бетховена, Пушкина...
– Ньютона, Эйнштейна, нас с тобой...
– Нет-нет!
– Знаток замотал головой.
– Ты не понял! Я сейчас говорю не о научных открытиях, а о художественном творчестве. Я не говорю даже о неизвестном изобретателе колеса. Творчество таких людей подчинено законам физики и математики. Я же имею в виду законы Гармонии, которые еще не нашли своего настоящего выражения!
– Хочешь поверить алгеброй гармонию?
– Друг улыбнулся.
– Именно!
– вскричал Знаток.
– И музыку - разъять! Но я не Сальери, я ученый. Мне нет нужды творить симфонии по формулам! Я не намерен писать картины с циркулем в руке. Я просто докажу, что все великие мастера во все времена не были чужды в искусстве циркуля и формул!
– То есть?
– То есть, я докажу, что даже в древнейшие времена, когда еще никто не помышлял о "золотом сечении", оно было хорошо известно практикам. Его использовали, не зная, что оно - "золотое".
– То есть, - догадался Друг, - его чувствовали?
– Именно!
– вскричал Знаток.
– Ты все понял! Вот это и есть проявление Вселенского Разума!
– Он веером раскинул на
– Смотри! Яблоко, птичье яйцо, человеческий череп, планета, галактика - их форма описывается теми же формулами, что и рублевская "Троица"! А возьми "Юдифь", возьми "Тайную вечерю", возьми, наконец, ядерный взрыв и любую сонату Бетховена...
– Я понял, - Друг поднялся...
– Желаю тебе удачи. А мне пора.
– У двери он задержался, чтобы добавить: - И еще одно пожелание. Будь осторожен, к цифрам в клетку не попади.
– Не попаду!
– пообещал Знаток, уже вернувшийся к своим формулам.
Через месяц его лабораторию видели заваленной книгами об искусстве, заставленной скульптурными группами и картинами в рамах - прямо из запасников художественного музея. Стены скрылись под расчерченными репродукциями самых знаменитых картин. Над компьютером дрожал знойный мираж, в котором под музыку Дюка Эллингтона покачивался караван тяжело навьюченных дромадеров. Стрелки приборов зашкаливали. Из-за большой нагрузки в сети осветительные лампы едва тлели, поэтому на крышках приборов истекали парафином несколько толстых ароматических свечей, а сам хозяин писал при огне семилинейной керосиновой лампы. Он очень исхудал и сильно ощетинел, но это его не занимало, так как общение с внешним миром все эти дни заменяла ему открытая форточка.
– Как твое богатырское ничего?
– привычно спросил, входя, директор. И удивился, увидев его руки.
– До сих пор в бинтах?!
– А, это новые, - отмахнулся Знаток.
– Вчера перегрелся высоковольтный разрядник.
– Ладно, - сказал директор, - дело житейское. А как у тебя с цифрами?
– Нормально. А что?
– Глаза диковаты. Отдохнуть не пора?
– Что ты!
– Знаток нахмурился.
– Я уже на пороге открытия. Еще шаг...
– Хорошо, хорошо, - быстро сказал директор.
– Только не забывай об осторожности. В любой момент будь готов вернуться - таков наш закон.
– Знаю, - ответил Знаток.
– Не первый день... Через неделю закончу этап, но результаты ожидаю только после следующего.
Друг уважительно вздохнул и тихо удалился, унося список необходимых Знатоку материалов и оборудования.
Дней через десять институтские меломаны стали задерживаться у двери в лабораторию Знатока. Сквозь двойную обивку с трудом просачивались измятые, полузадушенные или яростно вырывались дикие, безумные, озверевшие обрывки мелодий, отдельные ноты, а то и целые музыкальные фразы. Одним это напоминало операцию без наркоза, другим - рабочий день в камере пыток, третьи находили, что больше похоже на Рождество Христово в Преисподней. Время от времени к Знатоку заносили грампластинки, магнитофонные кассеты, различные музыкальные инструменты. Однажды видели, как несколько дюжих лаборантов вытаскивали обгорелые обломки рояля и измятый, закопченный геликон. А кто-то из младших научных сотрудников божился, что лично помогал нести носилки, на которых бился в истерике известный оперный баритон.
Сигналы доходили, но он каждый раз понимающе кивал и успокаивал ходоков: "Надо. Наука требует жертв, а наука об искусстве - вдвойне".
Наконец из лаборатории Знатока перестали поступать заявки. Директор понял, что очередной этап завершен, и отправился в гости.
– Не наблюдаю ничего богатырского, - заявил он, входя без стука.
– Ты как, еще жив?
Знаток сверкнул глазами из глубины лица, почесал свалявшуюся бороду забинтованной пятерней и хрипло предложил:
– Садись, Друг, отдохни.