Всемирная история: в 6 томах. Том 4: Мир в XVIII веке
Шрифт:
В обстановке строгой секретности в 1723 г. была снаряжена эскадра в составе двух фрегатов под командованием вице-адмирала Д. Вильстера. 21 декабря эскадра вышла в море, но, потрепанная бурями, была вынуждена вернуться домой. Командир экспедиции имел письмо Петра к «королю мадагаскарскому» — главарю одной из групп пиратов Каспару Вильгельму Моргану. В этом письме, в частности, говорилось: «ежели вышеупомянутый Король Мадагаскарский склонность имеет у какой державы протекцию искать, то мы от сердца желаем, дабы мы то счастие имели оного в нашу протекцию принять и яко высокомудрая особа может он сам рассудить, где по нынешнему состоянию в Европе оную проекцию получить может лучше. (…) Мы с охотой позволим жить, где во владениях наших пожелает, и обещаем накрепко, (…) что мы от всех его неприятелей его, короля, и людей его, которые в наше государство прибудут, защищать будем, несмотря ни на что, что б от того произойти могло». Петр не знал, что к тому времени пиратские гнезда на Мадагаскаре были уже разгромлены. Его проект был первой, но не
Вторая попытка была предпринята в 1787 г., в царствование Екатерины II. К тому времени для окрепшего русского флота практическая значимость освоения этого пути стала более насущной. Не исключено, что немалую роль здесь сыграл и пример Петра, которому Екатерина во многом стремилась подражать. В экспедицию было назначено пять кораблей, они должны были сделать остановку на мысе Доброй Надежды и даже взять там образцы домашних животных и семян культурных растений для последующего разведения их на русском Дальнем Востоке. Однако и этим планам не суждено было осуществиться из-за вспыхнувших одна за другой войн России с Турцией в 1787 г. и Швецией в 1788 г.
Первое осуществившееся путешествие россиян в Африку связано с бунтом ссыльных на Камчатке в Большерецком остроге в ночь на 27 апреля 1771 г. Во главе него стоял ссыльный польский военнопленный — полковник Барской конфедерации Мориц Бениовский. Он и еще около сотни узников захватили бот «Святой Петр» и вышли на нем в плавание. Постепенно они обогнули Африку и через Францию вернулись в Россию, чтобы вновь оказаться в сибирской ссылке. Россияне побывали на Мадагаскаре, стояли у мыса Доброй Надежды. О Бениовском и его товарищах написаны книги и даже романы.
И до, и после бунта Бениовского россияне бывали в Африке в составе иноземных экспедиций. Так, в 1762 г. несколько россиян по пути в Ост-Индию побывали на мысе Доброй Надежды. В последнее десятилетие XVIII столетия русские морские офицеры проходили стажировку в английском флоте, плавали в Индию и при этом заходили в африканские гавани, прежде всего в Капстад. В самом конце века в 1798 г. на Мысе десять месяцев провел русский музыкант и театральный деятель Г.С. Лебедев. Там же некоторое время с 1797 по 1799 гг. жил будущий командир кругосветного плавания Ю.Ф. Лисянский.
Таким образом, в XVIII в. круг знаний россиян об Африке постоянно расширялся. В это столетие в России был издан 31 учебник по географии, причем три четверти из них — во второй половине века. Сведения об Африке стали появляться и в русской периодической печати. Издавались и описания путешествий, одним из первых — перевод книги адмирала лорда Дж. Ансона о его кругосветном путешествии в 1741–1744 гг., вышедший в 1751 г. В конце века, в 1793 г., вышел перевод книги французского натуралиста Франсуа Ле Вайяна (1753–1824) о его путешествиях по Южной Африке. Это была первая в России книга не только о Южной, но и вообще о Черной Африке. Называлась она в русском переводе «Путешествие г. Вальяна во внутренность Африки чрез мыс Доброй Надежды в 1780,1781, 1782, 1783, 1784 и 1785 годах».
ВОСТОК
АРАБСКИЙ МИР
ОСНОВНЫЕ ВЕКТОРЫ РАЗВИТИЯ
В историю Ближнего Востока и Северной Африки XVIII столетие вошло как эпоха бурных и динамичных политических процессов. Их сущность состояла в разнообразных и неоднократных попытках лидеров арабских провинций Османской империи противопоставить себя центральной власти и достичь самостоятельности. Именно с этими проявлениями самовластия арабских правителей авторы источников XVIII в. и ученые-востоковеды последующих поколений связывали хозяйственное запустение, ухудшение материальных условий жизни населения, все нараставшую политическую дезинтеграцию Богохранимого государства, да и утрату политического равновесия внутри самих арабских провинций. К тому же провинциальные и общеимперские факторы дестабилизации на закате XVIII в. получили подкрепление извне — на рубеже XVIII–XIX вв. заметно усилились притязания европейских держав на особое положение в ближневосточном регионе, а «восточный вопрос» оказался в фокусе европейской политики. Тем самым арабские владения Стамбула все глубже вовлекались в создававшуюся Западом мировую экономическую систему. Наконец, к этому же времени (1798–1801) относится решительная попытка военного захвата арабских территорий европейцами — Восточная экспедиция Наполеона Бонапарта. Отдельные авторы пытались усмотреть в этой «анархии» и «своеволии пашей», а также в «пришествии Европы» полное бессилие Порты, торжество центробежных тенденций и фактический распад империи. Неудивительно, что в отечественных и зарубежных исследованиях, посвященных Ближнему Востоку XVIII в., широко распространилось представление о нем как о «темном», провальном времени — предвестнике превращения ближневосточных и североафриканских земель в периферийный элемент мировой капиталистической системы и их вхождения в состав колониальных империй Великобритании и Франции.
Подобные прямолинейные и категоричные оценки арабо-османской действительности XVIII столетия преобладали на страницах научных востоковедных трудов еще два десятилетия назад. Они неизбежно вызывали представление о некоем запрограммированном тупике, исторически
«Аравия, Персидский залив, Красное море, Египет, Нубия и Абиссиния». Карта Р. Бонна. 1780 г.
Отвечая на эти вопросы, необходимо прежде всего представить себе общие векторы развития Османского государства. В первой половине XVIII в. правящей элите империи пришлось признать непреодолимый характер центробежных тенденций в ее политической жизни. Не располагая возможностью прямо подавить сепаратизм и своеволие наместников (пашей), Стамбул начал все шире прибегать, как в балканских, так и в арабских провинциях, к принципу «балансирования сил». Он заключался в постепенном ослаблении пашей за счет противопоставления им наиболее влиятельных аянов — представителей местных мусульманских общин. Еще в эпоху руководства делами империи везирским родом Кепрюлю (1656–1683) центральный аппарат власти Османской империи — Порта, которую европейские дипломаты часто называли османским правительством, начал выдвигать в противовес пашам «людей шариата» (тур. ехл-и шер, араб, ахль аш-шари‘а), главным образом местных судей-кадиев, которые, в свою очередь, искали поддержки у богатых и влиятельных провинциальных землевладельцев, местных мусульманских духовных лиц (улама) и торгово-ремесленной верхушки городов. Однако наиболее благоприятные условия для укрепления авторитета аянов сложились в XVIII столетии, когда в Османской державе широко распространились откупа (илыпизамы), а также пожизненные права сбора налогов с государственных имений (маликяне). Формально государство делегировало держателю ильтизама (мультазиму) права публичной власти для управления податным населением на подотчетной ему территории. При этом землевладельцы выполняли судебные функции (основываясь на нормах обычного права, равно как и шариата), организовывали общественные работы, могли регламентировать производственно-хозяйственную и торговую деятельность. Как правило, их властные претензии подкреплялись собственными вооруженными дружинами. Политический эффект от легального обретения крупных массивов недвижимости уже в 20-30-х годах XVIII в. выразился в появлении на политической сцене целого ряда крупных и средних аянских «династий».
Однако уже к середине XVIII столетия надежды Стамбула на перманентное противопоставление местных элит и военно-бюрократической знати не оправдали себя. Политического равновесия на уровне провинций (эйалетов) достигнуть так и не удалось: используя аянов как противников произвола пашей, Порта была вынуждена позволить им участвовать в принятии мер по обеспечению общественного порядка, в регулировании финансово-административного управления, сборе налогов, рекрутировании войск, в кадровых вопросах провинциального управления и т. д. В конечном счете аяны в большинстве османских провинций оформились в особую социальную категорию — часть господствующей верхушки, сочетавшей обладание значительным богатством с укорененной и освященной традицией системой местных связей и публично-правовых функций. Все эти прерогативы, подкрепленные государственной поддержкой, позволили аянам все решительнее проникать на высшие посты в провинциальной администрации. Однако на этих постах они выступали в качестве глашатаев местных, а не общеимперских интересов.
Во второй половине XVIII — начале XIX столетия аянские кланы уже отчетливо заявили о себе как о вождях на провинциальной арене центробежных, а не центростремительных сил. Формируя из наемников собственные боевые дружины, вооруженные не хуже, а порой и лучше имперских войск, они действовали в своих провинциях как подлинные удельные князьки, все меньше считаясь с требованиями и интересами Стамбула. Своеволие аянов, сопряженное с самовольством пашей, поставило под угрозу принципы османской административной системы, которая предусматривала независимость провинций друг от друга и одновременно непосредственное подчинение каждой из них центральной власти. При этом в XVI–XVII вв. Порта повсеместно пользовалась правом укрупнять или упразднять те или иные эйалеты и даже по необходимости использовать местные войска одних эйалетов против других. С середины XVIII столетия эта система начала давать сбои — под контролем крупных аянских родов началась политическая консолидация исторически сложившихся регионов, что объективно ослабляло централизацию управления империей.