Всемирная история: в 6 томах. Том 5: Мир в XIX веке

Коллектив авторов

20 октября 1894 г. умер Александр III, и на престол вступил последний российский император Николай И. На первый взгляд могло показаться, что новый царь получил страну в хорошем состоянии. Экономика была на подъеме, финансовая система получила устойчивую тенденцию к стабилизации, революционное движение находилось в стадии ремиссии — одним словом, ничто не предвещало близких катаклизмов. Но это было поверхностное и по сути ложное впечатление. За внешним благополучием скрывалось глубокое расхождение власти и общества во взглядах по всем коренным вопросам российской жизни. Общественные силы, лишенные на протяжении тринадцати лет предшествующего царствования возможности открыто выражать свои требования, накапливали внутри себя недовольство, грозящее будущим взрывом.

Бюрократическая коррозия, разрушающая абсолютизм, все сильнее бросалась в глаза. Начиная с эпохи Великих реформ, личная роль монарха в управлении государством постоянно падала. Дело было не только в субъективных факторах, хотя современники уже в начале XX в. все чаще обращали внимание на общую деградацию рода Романовых. Освобождение миллионов людей из-под опеки помещиков потребовало более

разветвленной и сложной системы управления страной. При этом традиционно бюрократическое сознание русских царей с присущим ему патологическим недоверием к любым формам проявления общественной самостоятельности привело не только к количественному увеличению армии чиновников, но и к качественным сдвигам в самой бюрократической структуре. Внутренняя политика самодержавия все больше связывалась с именами высокопоставленных чиновников, чем с самим царем.

Чем больше монарх ощущал собственную зависимость от чиновников, тем меньше ему хотелось найти противовес бюрократизму в народном представительстве. Полагая, что выборные от народа явятся дополнительным ограничением его власти, царь упорно отказывался допустить общество к управлению страной и тем самым попадал в еще большую зависимость от бюрократического аппарата. Если простой народ в какой-то степени еще сохранял иллюзии о добром царе и злых чиновниках, то образованное общество свою неприязнь к чиновничьему миру автоматически переносило на царя. Ответственность за все должностные ошибки и преступления министров обществом возлагалась на самодержца. Формально абсолютный властитель фактически должен был отвечать абсолютно за все.

Противостояние монархии и общества на рубеже веков развивается по восходящей линии. В этой борьбе каждая из сторон отстаивает свои узкокорпоративные интересы. Многомиллионное крестьянство, составлявшее абсолютное большинство населения, фактически оказалось выключенным из этого противостояния, превратившись в разменную монету политических игр. Если монарх зависел от бюрократии, то отдельные бюрократы зависели от капризов монарха и в любой момент могли потерять свои должности. Эта непрочность собственного положения порождала в них наряду с желанием угодить царю чувство безответственности. Общественные деятели, отстраненные от управления государством, напротив, стремились всячески дискредитировать царское правительство, но при этом были столь же безответственны в своих публичных выступлениях. В мутном пространстве столкновения чиновничьих и общественных интересов сложилась благоприятная почва для созревания революционных сил, одинаково враждебных и правительству, и обществу, и народу.

В предвестии мировой войны и революции люди переосмысляли пройденный путь, отказывались от многих ставших в XIX в. привычными представлений. В том, что старый мир в ближайшее время погибнет, мало кто сомневался. Вопрос заключался в том, что ждет Россию и вообще человечество за апокалиптической чертой? Будет ли оно уничтожено в ходе мировой войны, или же произойдет революция, и обновленный мир вступит в полосу всеобщего счастья. То, что абсолютизм в России изжит и что никакие серьезные социальные перемены невозможны при его искусственном сохранении, теперь понимали многие. Социальные теории народников, пренебрегавших политической борьбой, оказались утопичными, и их главные оппоненты марксисты заговорили о необходимости покончить с абсолютизмом в союзе с либеральной буржуазией, а потом уже совершить социалистическую революцию. Однако народничество вовсе не собиралось складывать оружие и признавать победу марксизма над собой. На рубеже веков формируются неонароднические организации, продолжающие революционные традиции Народной воли. Революционный лагерь перестает быть единым и разделяется на социал-демократов (марксистов) и социалистов-революционеров (неонародников). Либеральное движение по-прежнему ограничивается политической борьбой, отдавая предпочтение легальным формам и стараясь действовать через земства, печать, культурно-просветительские и научные общества и т. д. Русский либерализм рубежа веков тоже не был единым. Его политический спектр простирался от умеренно-революционного лагеря до просвещенной бюрократии. Если борьба с абсолютизмом объединяла до какой-то степени либералов и революционеров, то им обоим противостоял консервативный лагерь с характерной для него густой националистической окраской. При этом консерваторы тоже отчасти находились в оппозиции, но это была оппозиция не абсолютизму как таковому, а правительственным реформам, стремящимся сделать самодержавную власть в России более гибкой. В своей борьбе они, с одной стороны, использовали авторитет царя и православной церкви, а с другой — опирались на темные инстинкты толпы.

Вступив на престол, Николай II не собирался ничего менять в управлении государством. Ключевой фигурой в Комитете министров продолжал оставаться министр финансов С.Ю. Витте, назначенный на эту должность еще при Александре III. Главную задачу Витте видел в ускорении промышленного производства. Для этого необходимо было всячески увеличивать приток капиталов в страну, что в свою очередь требовало увеличения доходов казны и стабилизации рубля. В 1894 г. была введена винная монополия. Это не только значительно увеличило доходы казны (до 30 %), но и позволило государству следить за качеством алкогольной продукции и регулировать ее продажу. Значительное увеличение золотого запаса казны, достигшего к середине 1890-х годов 686 млн руб., а также два крупных займа 1894 г. и 1896 г. у парижского Ротшильда позволили вплотную приступить к денежной реформе, объявленной 29 августа 1897 г. Кредитный рубль составил 66 2/3 коп. золотом. Государственный банк стал эмиссионным учреждением, т. е. ему было предоставлено право выпуска денежных банкнот, обеспеченных золотом рубль за рубль. Стабилизация рубля открыла дорогу иностранным капиталам в Россию.

Развитие промышленности ставило вопрос о рынках сбыта. В этом отношении у Витте сложилась программа экономического освоения восточных окраин.

Витте был уверен, что очень скоро продукция отечественной промышленности окажется конкурентоспособной на рынках Среднего и Дальнего Востока и тогда выручка от продажи товаров в Азии позволит выплачивать проценты по европейским займам. Виттевская программа освоения Дальнего Востока предполагала экономическое проникновение в Китай и Корею при условии сохранения мирных отношений с Японией. Он понимал, что война с Японией может вызвать столкновение с другими странами, не желавшими усиления позиций России на Дальнем Востоке. Далеко не все при дворе были согласны с мирными планами Витте. Все большую популярность получала идея военного закрепления в Корее и Маньчжурии, предусматривавшая войну с Японией. Сторонникам этой идеи удалось заразить ею царя и фактически лишить Витте его ключевого поста в министерстве. Япония, в свою очередь желая во что бы то ни стало закрепиться на материке, готовилась к войне. Русско-японская война дестабилизировала ситуацию внутри страны. Когда стали поступать сведения о поражении под Ляояном, сдаче Порт-Артура, все это воспринималось не как предвестие глобальной катастрофы, а как прекрасная возможность ударить по непопулярному правительству. Правительство оказывалось виновато во всем: и в том, что за восемь месяцев не снарядили второй эскадры, и в том, что за этот же срок не проложили второй колеи транссибирской магистрали. Революционеры, приунывшие было в начале войны, обещавшей быть победоносной, теперь оживились и развернули антивоенную и антиправительственную пропаганду среди частей, отправляющихся в Маньчжурию.

Революция, начавшаяся с расстрела мирной демонстрации 9 января 1905 г., толкнула царя в сторону политических реформ. 17 октября 1905 г. Россия многотысячными демонстрациями и возгласами «ура» приветствовала царский манифест, дарующий народу «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Однако в почти всеобщем ликовании не было единства. Одни прославляли царскую милость, другие праздновали победу над самодержавием. Многим тогда казалось, что русская история, перелистнув страницу деспотизма, вступила в новую эру политических свобод и гражданских прав.

Октябрьский манифест, провозгласивший в числе прочих свободу собраний и союзов, изменил политическую ситуацию в стране. Как грибы после дождя, стали появляться большие и маленькие партии со своими программами, уставами, лидерами и политическими амбициями. Отражаемое ими политическое поле располагалось между крайними полюсами: революцией и реакцией. О революционных партиях, созданных до 1905 г., речь уже шла. Полярную по отношению к ним позицию занимал Союз русского народа. Его идеология опиралась на старую теорию официальной народности, дополненную славянофильскими идеями о мессианской роли русского народа и гниющем Западе. Центральную часть политического пространства занимали либеральные партии, отражающие интересы интеллигенции, промышленников, предпринимателей, — всех тех, кто в наибольшей степени был заинтересован в поступательном развитии страны, и чья идеология в наименьшей степени связана с поисками внутренних врагов. Иными словами, это были либеральные круги, равно не приемлющие крайности революционного насилия и правительственной реакции. Центр не был един, и если одна его сторона была повернута в сторону революции, то другая ориентировалась больше на монархию. Самой крупной партией либерального центра, склоняющегося в сторону революции, стала партия народной свободы, известная больше под названием «кадеты» (конституционные демократы). В эту партию вошла интеллектуальная элита страны. Конституционные демократы были сторонниками эволюционного развития, выступали против социальной революции и считали, что Россия, подобно европейским странам, должна последовательно двигаться по капиталистическому пути развития. Их политическим идеалом был буржуазно-демократический строй с соблюдением основных прав и свобод, всеобщим избирательным правом, последовательно проведенным принципом разделения властей. Другой фланг политического центра, тяготеющий к самодержавию, представляла собой партия Союз 17 октября. Октябристы, как следует из их названия, создали свою партию как партию обновленной власти. Как и кадеты, они придерживались либеральной идеологии и выступали за общий для всех либералов набор свобод: слова, печати, совести, собраний. Однако если кадеты видели в Манифесте лишь начало дальнейшей либерализации государственного строя, то октябристы готовы были им вполне удовлетвориться. Они выступали за сохранение монархии и даже, отдавая дань историческим традициям, согласны были оставить за царем титул «самодержавный», но при условии, что монарх все-таки будет «ограничен постановлениями Основных законов».

Итак, Россия превратилась в думскую монархию. Это был третий за все правление династии Романовых государственный строй после сословно-представительной монархии XVII в. и абсолютизма XVIII–XIX вв. В отличие от абсолютизма, власть царя в думской монархии была ограничена Государственной думой, правда, характер этого ограничения был неясен и вызывал постоянные споры между монархом и депутатами. Первому хотелось ограничить компетенцию народных представителей совещательными правами, вторые требовали полноправных законодательных функций. От земских соборов XVII в. Государственную думу отличал ее обязательный характер. Соборы созывались исключительно по воле монарха, когда у него возникала необходимость посоветоваться с «землей». Простые люди рассматривали свое участие в них скорее как повинность, чем как право, и не совсем понимали, зачем их советы вдруг понадобились царю. На то он и царь, чтобы самому все решать. В начале XX в. все обстояло прямо противоположным образом. Царь, имея в своем распоряжении огромный бюрократический аппарат, может быть, и рад был бы обойтись без посторонних советов, да вот общество уже не могло ему это позволить. Если потребность царя в созыве Земских соборов определялась дефицитом чиновников, то потребность общества в Государственной думе явилась реакцией на бюрократизацию всех сфер государственной жизни.